Халепский поздоровался с танкистами. Протянул руку Шмидту:
— Как жизнь, Митя? Не унываешь?
— Живу твоими молитвами, Иннокентий, — как всегда, с серьезным видом, непринужденно ответил командир бригады.
Подошел и я. Доложил, что тяжелый батальон Петрицы готов к выступлению.
— Очень рад! — хмуро отрезал главный танкист. — Слава богу, соизволили наконец представиться начальству...
С недоумением посмотрел я на Шмидта. Тот, ничего не говоря, подмигнул мне. И вдруг кто-то зашевелился в открытом газике командира бригады. Послышался сладкий зевок. Из машины, с шинелью внакидку, с измятым после сна широким красным лицом, вышел начальник Московской танкотехнической школы Горикер.
И вид командира, и сползшая с рукава его шинели белая повязка посредника взорвали начальника бронесил:
— Где ваш планшет, Горикер? — загремел Халепский. — Доложите обстановку. Что вам известно о механизированных силах «синей стороны»? Где передовые части мехкорпуса Борисенко? Что донесла разведка 8-й мехбригады?
Наступила гробовая тишина. Лишь беспечные синички, копошась на ветках березняка, беззаботно чирикали.
Невнятный доклад Горикера не удовлетворил Халепского, располагавшего, очевидно, самыми свежими данными.
— Бездельник! — заорал он. — Для этого я вас командировал на маневры? Приехали сюда спать...
Шмидт поправил берет, Подошел к Халепскому. Не повышая голоса, перебил его:
— Ты чего раскипятился? Слышишь, какая тишина кругом, а ты здесь сотрясаешь зря воздух. Человек, который кричит, думает, что он пугает, а на самом деле он только смешит...
Мы все обомлели. Кто был для всех нас Халепский? Недосягаемая величина, титан, главный танкист Красной Армии! И вдруг такой выпад со стороны его подчиненного...
Мы ждали новых взрывов гнева, но последнее слово Шмидта подействовало, как холодная струя из брандспойта. Халепский сник. Сел в машину. Дал команду трогать. Для сохранения престижа бросил Горикеру:
— Немедленно отправляйтесь в штаб к Борисенко. В двенадцать ноль-ноль доложите мне там обстановку. Помните — больше этого не потерплю...
Когда машина Халепского удалилась, Шмидт обратился к совершенно подавленному Горикеру:
— Вот что, Резына (начальник школы, бывший кузнец, сельский уроженец Украины, никак не мог произнести правильно слово «резина», выговаривал его твердо, с буквой «ы»), мой тебе совет — дать наступить себе на мозоль раз — это не то что ноги отдавят, а без головы останешься. Виновен — пусть наказывают по уставу. Чем выше начальник, тем скорее он забывает слова Горького: «Человек — это звучит гордо». Мало нас с тобой, славный коваль, цукали при царе? И мы за то кровь проливали, чтобы нас считали людьми, не собаками... С богом, Резына...
Шмидт издали приветствовал командира Винницкого стрелкового корпуса бородача Гермониуса:
— Здорово, Вадим!
— Здоров, Митя!
— Клянусь потрохами убитого мною вчера зайца, у тебя сегодня в лице есть что-то восточное, экзотическое.
Гермониус улыбнулся, разгладил окладистую рыжую бороду.
— Скобелевское, кауфманское?
— Да, да, что-то туркестанское. Ты мне напоминаешь туркестанского ишака. Пусть меня автобус задавит, если это не так.
— Негодяй, Митька! Ну и негодяй! — Гермониус смеялся и трепал Шмидта по плечу.
Вдруг Гермониус встрепенулся:
— Хватит, Митя, замри... Сам едет...
Хотя голубая машина командующего войсками округа и главного руководителя маневрами Якира еще далеко курила по Фастовскому шляху, командир Винницкого корпуса подтянулся, выпятил грудь, разгладил бороду.
К командному пункту Борисенко потянулись командиры. Все знали манеру командующего: вести разговор на людях.
Вот он, высокий, стройный, подтянутый, без плаща, хотя многие с ночи их не снимали, с тремя орденами и депутатским значком на груди, с легким прищуром черных всевидящих глаз всматривается в лица танкистов. Якир любил говорить: «Самый верный инспектор — собственный глаз», и, чтобы узнать настроение людей, не ждал докладов командиров и комиссаров. Он его сам угадывал с первого взгляда.
Есть полководцы, которые проводят долгие часы над синими и красными стрелами топографических карт. У них не хватает времени для прощупывания солдатского сердца. А от него прежде всего зависит успех или неудача этих магических стрел. Якир отдавал картам минуты, людям — часы.