— На этот вопрос частично могу ответить я, — подал голос Гомельский. — Кляйны далеко не единственные, кто попал под удар Александра Наумова во Фландрии, когда началась экономическая встряска. Но они единственные, кто потерял почти всё. Сейчас дела Германа Кляйна пошли в гору благодаря вам, Дмитрий Александрович, и вашей матери. Когда вы перекрыли доступ к кормушке, это могло немного огорчить господина Кляйна, и он решил действовать. Вероятно, Герман хотел на вас надавить, чтобы вы отписали часть имущества или вовсе переписали всё на свою мать, например, в завещании. Только почему он начал действовать так грязно и не продуманно, мне не известно, — Гомельский развёл руками. — Скорее всего, что-то произошло, и ему срочно понадобились дополнительные инвестиции. И отношение ко всему этому вашей матери…
— Она здесь ни при чём, — мы с Рокотовым и Эдуардом ответили в голос, а потом я решительно продолжил.
— Этот козёл не знает ни про Рокотова, ни про то, что в доме вместе со мной живёт много непонятного народа, включая Эдуарда, ни про то, что я Тёмный. А моя мать прекрасно знала, от кого родила сына, кто ещё мог родиться у Казимира, а Эдуард вполне официально его сын, и кто такой Иван, — поднявшись, я подошёл к стационарному телефону и взял трубку, садясь обратно в кресло.
— Я предлагаю пока занять выжидательную позицию, — Гомельский теперь смотрел исключительно на хмурого Рокотова. — Я знаю, о чём вы все думаете. Но ликвидация Кляйна прямо сейчас ничего не даст. У него очень много родственников, включая двух взрослых сыновей. Поэтому всё имущество после его смерти будет разделено между наследниками. А я хочу напомнить, что всё, чем он владеет, строилось и покупалось на деньги Семьи! Месть — это блюдо, которое подаётся холодным. Это прописная истина.
— Я согласен, — задумчиво протянул Эдуард. — Убить его можно в любой момент, особо не напрягаясь. Мне хватит пары секунд, чтобы все приняли его смерть за несчастный случай.
— Мне нужно позвонить, — перебил я его, набирая номер. Положив трубку на стол, включил громкую связь. Долгое время раздавались длинные монотонные гудки, но, в конце концов, они прервались, и послышался сонный женский голос.
— Да, я слушаю.
— Привет, мама. Удивлён, что ты спишь, а не встречаешь свой самолёт в аэропорту. Примерно сейчас он как раз должен приземлиться, — довольно резко произнёс я.
— Дима, что-то случилось? Я тебя не понимаю. Сейчас пять часов утра, — ну хотя бы проснулась и теперь будет более адекватно воспринимать информацию.
— Кроме того, что на меня напали фландрийские наёмники, задача которых была ликвидировать моих друзей, а меня вывезти из страны? Нет, ничего особенного не произошло, это же мелочи жизни, не так ли? — ядовито спросил я.
— Дима, я тебя не понимаю…
— Не думал, что ты перешла к столь решительным методам, чтобы перетащить меня во Фландрию. — продолжал говорить я, глядя на Гомельского. У Артура Гавриловича в этот момент глаза приобрели стальной серебристый оттенок. Понятно, он сейчас прикидывал вероятности, призвав дар эриля.
Ванда в этот момент как бы невзначай придвинулась ближе, практически касаясь плечом моего поверенного. Увидела, что тот призвал дар, и решила его немного усилить. Решение в целом правильное, и сам Гомельский ни о чём не догадается.
Вот только, похоже, Соне не очень понравилось, что Ванда начала усиливать кого-то другого, кроме Егора. Дубов заметил, что мантикора начала нервничать, и встал, чтобы взять её к себе на колени. Параллельно он с любопытством наблюдал за Гомельским, видя в его действиях что-то недоступное мне.
— О чём ты говоришь? — Мама, похоже, окончательно проснулась. Её голос зазвенел и в нём появились стальные нотки. — Я уважаю твой выбор, и у меня даже мысли не было давить на тебя.
— Мама, за контракт на ликвидацию пятая Гильдия получила деньги с твоего личного счёта. А самолёт, который арестовала Служба Безопасности, оформлен на твоё имя, — я начал понемногу на неё давить.
— Дима. Что с тобой произошло, если ты считаешь, что я могла даже подумать о том, чтобы тебя убить? То, что наши отношения не складываются, не отменяет того факта, что ты мой сын, — её голос снизился до шёпота. Она сейчас не просто злилась, она впадала в плохо контролируемую ярость. — Правда, сейчас, когда ты всё же подумал о том, что я могла променять тебя на деньги или на что-то ещё, мысли об убийстве очень настойчиво стучатся в голову. Но, Дима, сделаю я это лично, придушив тебя собственными руками!
— Ты только что сказала, что я твой сын, — быстро напомнил я ей о нашем таком близком родстве.