Сашка вяло пожал плечами:
— У тебя довольно редкая болезнь… То, что тебе прописано, — лекарства надежные. Просто эффект они дают не сразу — месяца через два, через три.
Юрка отмахнулся:
— Да бросьте, ребята, я же не идиот. Эффект ожидается гораздо раньше. Но я сейчас не об этом. Есть же какие–то вообще не испытанные лекарства?
Я вдруг понял. Идея действительно была, причем типично Юркина: вряд ли кто из моих знакомых додумался бы до такого.
Я сказал Сашке:
— Коллега интересуется, не нужны ли вашей конторе кролики.
Сашка серьезно посмотрел на меня:
— Какие кролики?
— Подопытные. Для любых сомнительных экспериментов.
Я повернулся к Юрке:
— Так я тебя понял?
Он кивнул:
— Угу.
Сашка смотрел на нас все так же вяло. Он плохо воспринимал нелогичные вещи, и я еще раз пояснил:
— Коллега хочет честно отработать свой компот и амортизацию пижамы.
Сашка с унылой деловитостью уточнил:
— То есть ты хочешь, чтобы на тебе испытывали новые средства?
Юрка кивнул.
— Но ты понимаешь, — сказал Сашка, — средства, которыми мы тебя лечим, действительно лучшие — других пет. Эту болезнь лечат именно так.
Он не называл болезнь по имени, как некогда дикари не произносили вслух имена своих жестоких и злопамятных богов.
— Ну, не обязательно от этой болезни, — с ворчливым упрямством настаивал Юрка.
Сашка снова не понял:
— А от какой же?
— От любой.
— Хоть от шизофрении, — сказал я.
— Можно от шизофрении, — согласился Юрка прежним тоном, но теперь ворчливость его была веселой и задиристой.
Сашка проговорил без особого энтузиазма:
— Это подумать надо. Попробую завтра позвонить в Институт Палешана.
— Кстати, у меня там блат, — вспомнил я.
— Тем более, — сказал Юрка.
Сашка встал, задумчиво глянул на меня, и опять мне показалось, что он хочет мне что–то сказать.
Я тоже встал и вышел вместе с ним.
Ира ждала нас в коридоре — стояла с книгой в тупичке у окна. Она посмотрела вопросительно, а я пожал плечами и улыбнулся — мол, все нормально и ничего особенного. Она улыбнулась в ответ, заложила страницу ленточкой и быстро пошла в Юркину палату.
У нее была чисто женская способность мгновенно перестраиваться. Только что была книга, иная, придуманная жизнь, была озабоченность разными преходящими делами… А теперь ни книги, ни собственных забот, ни собственного настроения — все заботы Юркины, и настроение, какое лучше для Юрки…
Мы с Сашкой остановились наверху у лестницы, и я его спросил:
— В институт сам позвонишь или лучше мне?
Он не сразу отозвался:
— Если можешь, позвони ты. Не люблю с этой конторой дела иметь.
Я сказал, что ладно, позвоню. Потом спросил, бывал ли он в Доме журналиста.
Он ответил, что не бывал. Тогда я предложил:
— Пойдем сегодня?
Он сразу же согласился:
— Давай.
Договорились, что я его подожду, и я с полчаса бродил по больничному парку, глядя на почти не тронутые осенью березки, на совсем уже красные клены и на нищие прутья на три четверти облетевших акаций.
У одного из кленов короткая ветка была сломана и висела. Я чуть потянул ее, она осталась у меня в руках, и я пошел дальше, неся эту красную ветку, как горящую головню.
Я подумал почему–то, что хорошо бы сохранить ее вот так, как есть, чтоб стояла дома всю зиму. Я не знал, зачем она нужна мне, но чувствовал, что нужна, есть в ней что–то такое, чего мне недостает.
Но куда пристроить ее в моей безалаберной комнате? Через месяц высохнет, умрет, как пеплом, покроется пылью…
Бросать ветку было жаль, и я воткнул ее в кольцо ограды. Но рядом с геометрической правильностью парковой решетки плохо смотрелась эта неупорядоченная красота…
Я еще немного побродил по парку, пробираясь сквозь бузину и останавливаясь почти у каждого клена. Клены были красивы все по–разному. Они стояли обособленно, словно подчеркивая свою избранность. И я почувствовал уважение к природе, которая каждую осень воздвигает себе такие памятники…
Я вернулся в корпус и зашел к Юрке. Он спросил, узнаю ли я завтра, как и что в институте, и я сказал, что поеду прямо с утра.
Потом мы поговорили о разных разностях, в частности, о будущем науки, и Юрка стал утверждать, что лет через пятьдесят генетика решит, по крайней мере, половину терзающих человечество проблем.
Я, в общем–то, тоже на это надеялся, но по логике спора был вынужден Юрке противоречить и сказал, что не стоит переоценивать ученых мужей: вот и физики, взломав атом, торжественно уверяли, что теперь нашей планете одна только дорога в райскую жизнь. Я сказал, что больше рассчитываю на лириков, — эти, по крайней мере, не убьют.