Но ведь то злодеи, а у нас речь о «милой Мариночке»!
— И в чем ее простота в противоречие с законом пришла?
— Личные отношения в служебных делах бескорыстными редко бывают. Ты — мне, я — тебе. А за чей счет? И командные небезопасны. Тобой командуют, а ты, в свою очередь, себя вправе чувствуешь.
— В школе?
— В школе зависимых больше, чем на другом производстве, — учителя, ученики, родители…
— Ну, учениками в наше время особенно не покомандуешь.
— Да, учениками, пожалуй, непосредственно тяжело, а родители… они детей любят. Вот и подарки, поборы, да мало ли какие возможности возникают! Короче, история эта, Николай Сергеевич, серьезная. Говорю вам ответственно, хотя сам я вашей подопечной не занимаюсь. Но Игорь Николаевич просил меня, и я узнал что можно.
— Благодарю вас.
— Юрий со мной сотрудничает, — добавил Мазин, — он, как помнишь, другой женщиной больше интересуется.
— Да, я знаю, Михалевой.
— А с ней вы, случайно, не знакомы, Николай Сергеевич? — спросил Сосновский.
— Нет, — ответил за меня Мазин. — Он только ее сына учил Онегина уважать.
— Постой, Игорь! А ведь я, кажется, ее видел.
Да, в самом деле, я только теперь вспомнил, что и мать пригласили на диспут об Онегине, что в проработку вылился, и не без моего благодушного (святая простота?) участия. Я тогда не обратил, правда, на нее особого внимания, но видел — довольно интересная, молодая…
— Всего лишь видел?
— Всего.
— Ну и как вам эта дама показалась?
— Ну уж, что и она преступница, в голову не пришло.
Невольно я обмолвился, «и она» сказал так, будто с Мариночкой уже определилось. Заметил обмолвку и признался себе — значит, для меня определилось.
— Преступница или нет, пока разбираемся, — поправил Юрий серьезно.
— А что мальчик? Я перед ним ответственность чувствую…
— Мальчика нет.
— Розыск бессилен?
Мазин отошел от окна.
— Розыск не бессилен. Мы не задействовали розыск.
— Почему? Вы же можете объявить… Ну, как там на ваших афишках пишут: «Разыскивается… ушел и не вернулся…» — вспоминал я формулы объявлений, которые как-то просматривал на специальном стенде в аэропорту в ожидании самолета.
— Мы думаем, в этом нет необходимости. Мать, мне кажется, знает, где мальчик.
— Знает?
— Иначе она проявляла бы больше настойчивости.
Возражать я не стал. Не люблю дилетантски вмешиваться в профессиональные дела. С тем распрощался и ушел, поблагодарив за все, что узнал о «милой Мариночке».
По пути к выходу я встретил в коридоре человека, которого мельком знал по городу. Недавно еще многие гордились знакомством с ним, а теперь он шел, заложив руки за спину, опустив голову, в сопровождении солдата внутренней службы…
Слова Мазина о том, что мальчика не разыскивают, оказали на меня воздействие, которого он, я уверен, не ожидал, толкнули на поступок и для меня неожиданный. Сам еще толком не представляя, зачем я это делаю, на следующий день, раздобыв нужный адрес, я остановился перед калиткой, врезанной в железные ворота, покрытые потрескавшейся и обсыпавшейся местами краской. Калитка была заперта, и мне пришлось поискать взглядом звонок, прикрытый куском резины, вырезанной из автомобильной камеры.
Позвонить пришлось дважды. Потом я услышал, как скрипнула дверь в доме. «Нужно бы смазать», — подумал я машинально. Послышался стук каблуков, неторопливый; так ходят чувствующие себе цену женщины.
Глазок в калитке приоткрылся, закрылся, и калитку отперли.
— Вам что? — спросила женщина, которую я узнал.
Она разглядывала меня с недоумением и не очень приветливо.
— Разрешите зайти, я объясню.
Женщина помедлила, но не возразила.
Я переступил порог и увидел двор, а во дворе дом и гараж. Выглядело все запущенным. С давно не крашенной крыши свисала потерявшая колено ржавая водосточная труба. Неуправляемо полз всюду, где мог закрепиться, дикий виноград, осели каменные плиты порога, даже телевизионная антенна заметно покосилась. По бетонной дорожке ветер волочил пожухшие от зноя листья.