Наверно, увиденное отразилось в моем взгляде. Она заметила это и пожала плечами.
— Хозяина нету.
Я неопределенно кивнул.
— Раньше муж следил.
Но казалось, что за домом и двором не следят уже давно. И она снова поняла.
— Я сказала, раньше следил, а в последнее время… охладел. Ну, ничего, поднимемся. Родные стены еще послужат.
— Это ваш дом? — спросил я, чтобы откликнуться и наладить первый контакт.
— Я родилась здесь. В буквальном смысле. Отец не доверял бесплатной медицине.
«О чем это она? Бабку повивальную звали, что ли? Может быть, старообрядцы какие-нибудь?»
Я вспомнил, что неподалеку находится старообрядческая церковь. Сам я, впрочем, никогда в жизни не видел ни одного старообрядца, кроме известной боярыни Морозовой, изображенной на полотне Суриковым. Не знал я и того, что отец Михалевой был директором известного в городе гастронома, унаследовавшего от дореволюционного владельца мрамор и бронзу, которые куда-то исчезли после капитального ремонта лет десять назад. Советский завмаг, понятно, ни к буржуазии, ни к старообрядцам никакого отношения не имел. В торговлю его выдвинул комсомол, и в пожилом возрасте он с усмешкой вспоминал, как противился выдвижению на этот не передовой, по мнению современников, участок. Случилось то при нэпе, когда потребовалось бросить вызов частнику, но я и догадаться о такой предыстории не мог, ибо в моем представлении работники торговли жили совсем иначе, в особняках, так уж в особняках. Откуда мне было знать, что бывший директор вырос в подвале, где в одной комнате жила семья из семи человек, а младший братишка спал в корыте, которое днем вешали на гвоздь в кухне. Для него этот обветшавший и весьма скромный по нынешним меркам дом был дороже шереметевского дворца.
И внутри дома не оказалось ничего особенного. Впрочем, я и не присматривался. Меня ведь совсем другое интересовало.
— Прошу, садитесь!
Я опустился в старое кресло.
Она смотрела вопросительно.
— Вы вряд ли меня помните, — начал я неуверенно.
— Почему же? Помню, на диспуте, — возразила женщина.
Я удивился и обрадовался.
— Да, да. Вас зовут Ирина Васильевна?
Тут она охладила меня.
— Ну и что?
— Ваш мальчик пропал?
— Кто вам сказал?
— Значит, не пропал?
— Кто вам сказал, что пропал? — повторила Ирина.
Врать я не мог, ложь всегда мне мешает, и я избегаю ее всеми силами.
Невольно я огляделся, как бы ища поддержки, но, кроме нас, в комнате никого не было. Мебель — теперь я разглядел ее — была какая-то сборная: старое трюмо, явно родительского происхождения, того же времени круглый черный столик на одной, расходящейся у основания резной ножке, и тут же недавнего выпуска полированный шкаф.
Я повторил слово в слово то, что сказал Марине.
— Понимаете, совершенно случайно ко мне заглянул знакомый юрист.
Она ответила проще, чем Марина.
— Понятно.
— Да нет, в самом деле случайно. Мы учились в одном университете…
— Хотите рюмку водки? — предложила вдруг Ирина, перебивая меня.
Я растерялся.
— Нет, что вы…
— Ну, как хотите, сейчас это дефицит. А чаю? У меня как раз чайник закипел…
— Чаю… пожалуй.
Ирина поднялась, легко неся уже начавшее немного полнеть тело. Из кухни она вернулась с заварным чайником и поставила его на круглый черный столик.
— Вам удобно?
По сравнению с креслом столик был высоковат, но я заверил:
— Да, да, конечно.
Она молча вышла и принесла чашки, печенье в вазочке.
— Покрепче? Или кипяточком разбавить? Я не разбавляю.
— Покрепче, пожалуйста.
— А кофе не хотите? Есть растворимый. Бразильский.
— Нет, лучше чай.
— Как хотите.
Сказано было, как и о водке, равнодушно, но я и не ждал большего.
«Нужно ее понять. Какое тут радушие!»
Она села напротив.
— Так что же сказал вам юрист?
— Оказалось… ну, он мне рассказал очень неприятную историю…
— Про меня?
— Да, но — я понимаю…
— Все понимают, когда не с ними случается, — сухо отметила она.
Я смутился.
— Я хотел о мальчике.
— А мальчик что? Зачем он вам?
— Я слышал, он… не дома.
— Ну и что? Он в деревне.
Вот и все. Я почувствовал себя дураком. Значит, она знала, где сын. Но почему Сосновскому не сказала? Мазин, однако, сразу понял: трагедии нет. Иначе мать вела бы себя иначе. Так и есть.