— Отдыхает?
Вопрос прозвучал излишне бодро.
— Нет, он работает.
— Работает?
— Да. Они работали в колхозе всем классом. Потом дети вернулись, а он остался.
— Один?
— Он работает на комбайне.
— Но он несовершеннолетний.
— Он умеет. Он в отца, любит технику. И его оставили.
— Вы разрешили?
— Я не хочу, чтобы он присутствовал на суде, где его мать будут обвинять в убийстве. Может быть, все-таки водки выпьете?
— Нет, спасибо.
— А я выпью. Можно?
— Да, конечно.
Ирина подошла к буфету, достала початую бутылку.
«Так вот почему она так настойчиво предлагала мне выпить. Ей неудобно пить одной. Однако решилась. Ну, тут понятнее, чем с Мариной».
Я поторопился. Время показало, что я еще ничего не понимал.
Я, собственно, и спрашивать-то толком не знал, о чем. И потому повторился:
— Значит, вы его в колхоз отправили?
Ирина задержала поднятую уже рюмку и посмотрела на меня как-то смешавшись.
— Разве я сказала — отправила? Он сам.
Она подчеркнула два последних слова, а потом, как и я, повторилась:
— Зачем ему на суде быть? Не нужно.
И выпила.
— Мальчика на суд не вызовут, я думаю.
— Он без вызова пошел бы.
Получалось противоречие: пошел бы, но уехал. Сам.
— Вы убедили его уехать?
Теперь Ирина взглянула на меня более уверенно, сработала первая доза алкоголя.
— Я вам говорила, он сам уехал.
— Тем более.
— Что тем более?
Я, как и Сосновский, вспомнил классиков. Но сейчас был не тот случай, когда можно отделаться шуткой «вот именно». А что тем более — я вдруг и сам не понял, потерял мысль и, ругая себя, сказал:
— Значит, не приедет на суд.
— Он о суде понятия не имеет.
Я уставился на нее.
Она снова поднялась. Но на этот раз не так легко, а как-то замедленно, будто устала, будто хотела показать — ну чего привязался? Однако, хоть и с видимой неохотой, Ирина дотянулась до деревянного стаканчика на письменном столе, где держат карандаши, вытащила оттуда свернутый трубочкой телеграфный бланки протянула мне молча.
«Бери, мол, читай».
Я взял телеграмму и прочитал.
«Мама я колхозе есть возможность поработать комбайне Толя».
— Видите?
— Да. Хорошо, что он ничего не знает.
Она наполнила вторую рюмку.
— Не знает. Повезло мне, представьте себе.
— Надеюсь, когда он вернется, все уже кончится.
Рюмка чуть дрогнула, но содержимое попало по назначению.
— И я в тюрьме сидеть буду…
— Почему? Вас, возможно, и судить не будут.
— Вы-то откуда знать можете?
Я испугался, что сболтнул лишнего, но Ирина сама облегчила мое положение.
— Мне адвокат тоже так говорит. Он добивается… За что меня? Я не убивала. А вы не верите?
— Это не в моей компетенции, — сморозил я крайне глупо. — Я ведь не юрист. Я насчет мальчика…
— Да зачем вам Толя? — спросила она требовательно, повысив тон.
— Мне он показался очень симпатичным… прямодушным.
— Что ж вы ему перед всем классом выговаривали?
— Учителя его позицию осуждали.
— Но вы-то для них авторитет. С каких это пор хвост собакой крутит?
Мне стало очень неловко.
— Я говорю, мальчик ваш мне понравился, но позицию он занял ошибочную.
— Так уж?
— Да, я думаю.
Ирина нахмурилась.
— А я думаю, Толька прав был. Я сама в школе училась… — Она глянула мимо меня в трюмо, что стояло у стены позади кресла, глянула, будто усомнившись в своих словах, — «да неужели? И когда ж это было!» — но, видимо, зеркало поддержало ее, — кого оно после пары рюмок не поддерживало? — и Ирина продолжила: — Сама этого Онегина проходила, пустой человек. Да его так и называли — лишний. Чего ж вы от сына хотите? Хороший лишним быть не может.
Логика в этом умозаключении, конечно, была, но ведь я не об Онегине толковать пришел. А зачем? Как объяснить, что я вину перед мальчиком чувствую и хотел бы ему полезным быть. Но, кажется, складывалось вроде бы благополучно, мальчик даже не знает о суде, занят работой, которая нравится, а мать скорее всего не виновата. Правда, доказательств не хватает, так Игорь говорил… Но разве похожа она на убийцу? А Мариночка, милая Мариночка на кого похожа? А тоже ведь вину не признает. Однако случаи разные. Впрочем, ерунда, не мне тут разбираться… Да и нечего разбираться, главное, мальчик в порядке, остается извиниться за вторжение и откланяться.
— Извините за вторжение. Нелепо получилось. Я только беспокоился о мальчике, и все.