— Писать не будешь?
— Некогда.
— Понятно. Ты сейчас человек занятой.
— Жатва, — подтвердил дядя Гриша.
— Спасибо вам.
— Не за что.
— Есть за что, — сказал мальчик негромко.
— Если так считаешь, я рад. Когда домой собираешься?
Мальчик взглянул на дядю Гришу.
— Куда спешить, — сказал тот. — Еще поработаем.
— Ну, счастливо потрудиться!
Он первым протянул мне руку.
А мы с дядей Гришей остались за столом.
Я, признаться, тоже ожидал приглашения ко сну — и сам умаялся за жаркий день, и он потрудился. Но дядя Гриша почему-то не торопился.
Помолчали. Я допил чай с медом и водил ложкой по пустой чашке. А он вроде бы ждал чего-то, изредка поглядывая на открытые окна дома, где уже потушил свет Толя.
— Покурим?
— Я не курю.
— Да, я вижу. Ну, я покурю, с вашего разрешения. Луна-то какая, видите?
Луна в самом деле была роскошная, полнолунная, щедрая на голубой свет, оттенявший черные вершины деревьев, но, честно говоря, на восторги не тянуло, тянуло ко сну, однако в голосе дяди Гриши я уловил нечто большее, чем дань красотам природы, на которые он насмотрелся с избытком. Что-то другое у него на уме было, даже курить не спешил, чему я был в душе рад, потому что табачный дым не терплю, особенно в такую чистую тихую ночь.
— Я, собственно, сказать хотел вам кое-что.
— Я так и понял. О мальчике?
Дядя Гриша бросил еще один взгляд на окно и понизил немного голос.
— О нем.
— Есть трудности? — спросил я тоже тихо.
— Как сказать… Он тут тайник сделал. Я случайно наткнулся. Конечно, чужие секреты нехорошо… но так уж получилось. Посоветоваться нужно.
— Что же в тайнике?
— Бумага одна. Вы почитайте, ладно?
«Бумага», которую принес дядя Гриша, оказалась пачкой листков, соединенных канцелярской скрепкой. На первый взгляд это были наброски, черновики письма со множеством помарок и поправок. Однако почерк был разборчивый, и это облегчало чтение.
Сначала было написано: «Дорогой Толик!»
Потом «дорогой» зачеркнуто.
Потом вычеркнуто все обращение и сверху написано просто: «Сынок!»
И еще раз исправлено.
«Сын!
Не знаю, как тебе и написать. Лучше бы не писать, чтоб ты не знал ничего, но так может быть, что я жить скоро перестану, а тебе еще предстоит, и я хочу, чтобы ты про отца все знал и моих ошибок не совершил.
Но как писать? Это трудно, Толик. Не получается даже в голове коротко и ясно. Ладно, буду писать, как придется, а потом поправлю, если что не так.
Мне, Толик, жить больше не надо, так или иначе, мне выхода нет. И ты не убивайся, пожалуйста. Все люди умирают, кто раньше, кто позже. Вот пойдешь на кладбище, там сам увидишь — и дети там, и молодые, кому сколько пришлось — кому как положено».
Последняя фраза была зачеркнута.
«Как началась моя беда? Давным-давно. С того дня, как я ростом не вышел. Ты удивишься, конечно, ведь меня высоким считают. Но это с точки зрения нормальных людей. А для баскета я оказался недомерком.
Да, Толик, я был такой же подросток, как ты, и играл в баскетбол. Мне это нравилось, сынок, просто нравилось. Весело было, когда мяч в кольце. Красиво, а у всех лица разные. Свои радуются, обнимают, болельщики хлопают, а у других морды вытянутые… Заметили меня, и сам я не заметил, как попался на удочку. Перспективный спортсмен! Так меня называли, а ведь мальчишка был, как ты, школьник. Мозги куриные. Ты не обижайся, у тебя лучше с мозгами. Ты ученый, может, будешь. И я не дурак был, физику любил, тянулся к машинам. Но они мне не дали. Я это поздно понял, что судьба моя без меня решается.
Конечно, это красиво. Форма спортивная, соревнования, поездки. В гостинице командировочные раскладушки клянчат, а мы в номере, на них свысока смотрим. Мы на соревнования приехали, честь защищать…
И девчонки, конечно, к нам тянулись. Мы ведь рослые, старше выглядели. Твоя мать тоже… Но с ней, Толик, ты должен сам разобраться. Она — мать, и это вопрос сложный. Я с ней и счастливый был и несчастный. Скоро по вас удар большой по моей вине будет, и я ее охаивать права не имею.
Как говорится, в смерти моей прошу никого не винить».
Эта фраза была подчеркнута.
«Короче, я в этот спорт погрузился и не замечал, что отметки мне уже не за знания ставят…
Я, Толик, злой на учителей, зачем они это делали! Зачем портили? Неужели им так спортивная честь дорога была, что они и меня, и себя, и всех обманывали? Я же не занимался совсем, а они ставят… Я и говорю потому, куриные мозги. Человек к благополучию легко привыкает. И к двойному счету легко, то есть себя по одному ценит, а других по другому. Я тоже ценил себя так. Что вкалывать? Да меня любой институт с руками оторвет, лишь бы руки мяч кидали. Там и буду учиться всерьез. Я в автодорожный хотел, Толик. Думал, там и буду учить то, что надо. А сейчас главное — спорт. Зачем мне мура такая, как литература, история, география? Что мне эта Татьяна Ларина или Потемкин с его деревнями фальшивыми! А то, что сам я потемкинская деревня, не думал, конечно.