Конец рабочей недели, одиннадцатый час вечера – народ из двух общаг, стоявших друг против друга, был уже изрядно навеселе. Одновременно орало с полсотни магнитофонов, высунутых на подоконники открытых настежь окон. На площадке между общежитиями выясняли отношения человек пять или шесть, а остальной народ расселся вокруг них на лавочках – пить водку и целоваться. Аккуратно обойдя дерущихся, я поднялся по переулку к площади и встал на остановке троллейбуса. Возле неё бродили трое абсолютно «кривых» мужиков, один из которых вдруг наткнулся на меня и заорал: «Ну ты, интеллигент, дай сигарету!» Рядом стояла молодая девка с ребёнком – подумав, что эти трое сейчас начнут меня пинать, она даже закрыла лицо руками. Но я спокойно достал пачку сигарет и угостил мужика.
Его ответная реакция оказалась совершенно неожиданной – этот орёл завопил про меня на всю остановку, что, мол, вот он – настоящий друг, которому даже за такие деньги сигарет не жалко! Я сел в троллейбус – хвалебные вопли в свой адрес мне было слышно почти до следующей остановки – и приехал к разобранному мосту.
На понтонной переправе зыбко колыхалась вереница автомобильных фар, работяги на самом мосту вовсю искрили электросваркой, а на той стороне стояла обычная толпа народа. Рядом урчал один-единственный автобус, да и тот шёл не до вокзала. Я снова стал ждать.
Возле меня стояли парнишка и девчушка какого-то панк-рок-хэви-металлического вида и, когда я закурил, пацанчик попросил сигаретку. Я протянул ему наши «Казахстанские». Он долго разглядывал сигарету и пачку, а потом спросил, откуда я. И вдруг начал тормошить свою сонную подругу, вопя благим матом на всю остановку: «Манька, смотри, к нам даже из Алматы ездят!!!» Не выдержав повторного издевательства над своими нервами, я поймал какого-то частника и добрался, наконец, до вокзала.
Билеты на кемеровский скорый в кассе ещё были, я взял себе билет в купе, и три часа ждал этот поезд, который пришёл с получасовым опозданием. Мой вагон оказался предпоследним, вышла проводница, очень деловая мадемуазель лет восемнадцати-двадцати и сказала, что моё место – в полукупе. Дело в том, что с того лета железные дороги России ввели у себя правило, по которому «служебку» для проводников перенесли из двухместного десятого купе в четырёхместное первое. В их бывшей клетушке мне и предстояло теперь прокатиться. На нижней полке кто-то спал, я тихонько постелил себе на верхней и улёгся.
Маленький чешский электровоз разогнал состав до какой-то совершенно фантастической скорости: минут через двадцать послышался странный звук – буксы вагона стали издавать такое же завывание, как задний мост автобуса «Икарус» при скорости за сто! Под него я и уснул…
Через четыре часа, в Кургане, наш поезд уже никуда не опаздывал. Восемнадцатый «курганский» вагон отцепили, и мы стали последними. Фирменный поезд «Кузбасс» стал уже не таким фирменным, каким он был шесть лет назад: не было ни ковровых дорожек, ни чая, а на два последних вагона поезда оказалось трое проводниц, очень молоденьких и удивительно наглых, которые всем своим гуртом торчали то в шестнадцатом вагоне, то в нашем. Я совершенно выпал в осадок, когда попросил у одной из них стакан, чтобы сделать себе чаю, а она ответила мне: «Не дам – вдруг ты заразный?!!»
Вскоре проснулся мой сосед на нижней полке – пацана звали Геной, он был чуть помладше меня, и ехал в Новосибирск к своим родителям. Но самое интересное случилось ещё через несколько минут: простыни и одеяла его постели зашевелились, и на белый свет, сладенько позёвывая, выкарабкалась забавная девчушка двух или трёх лет, его дочка Настенька. Мы вдвоём принялись с ней нянчиться. Пока я носился с банкой от «Глобуса», заваривая чай, Генка потчевал дочу печеньками с маслом, а потом милая барышня совершенно самостоятельно отправилась путешествовать по вагону. Вскоре она вернулась, перемазанная с ног до головы шоколадом, и с огромным яблоком в руках, после чего, пыхтя, взобралась на полку и принялась строить мне глазки…
Когда наш поезд заехал на какое-то время в родной Казахстан, на первой же станции в Северо-Казахстанской области я увидел такую картину: на самом краю станционного посёлка, точно посредине огромной ярко-чёрной лужи стояла покосившаяся глинобитная хибара с крохотными окошками, плоская крыша которой заросла травой. Дворик с облупленной сараюшкой был окружён остатками бывшего забора, а в самом его центре, рядом с печкой-тандыром, была вкопана металлическая эстакада, на которой гордо стояла абсолютно новенькая беленькая и чистенькая «Тойота-Королла». И я пожалел, что у меня нет с собой фотоаппарата…