Сегодня мне захотелось порадовать мужа его любимыми мясными пельмешками. Стараясь успеть до того, когда он вернется с работы на обед, не стала отказываться от помощи свекрови. Я раскатываю тесто, вырезаю кружки и мы вместе лепим. Затем она следит за партией варящихся пельменей в кастрюле, а я раскатываю следующий кусок теста. С ней было так легко. Не то, что моей родной… мамой. Я почти не вспоминала о женщине родившей меня. Только в такие редкие моменты, когда мы с Алией что-то делаем в паре, я невольно сравниваю, как есть сейчас и как было тогда. Будь это не свекровь, а моя мать, то думаю, за последние полтора часа я бы уже успела получить пару оплеух. Так сильно она меня ненавидела.
Проглотив непрошенный комок обиды в горле, я продолжила свое занятие. Стараюсь не думать о прошлом, но голос матери эхом догоняет меня. «Это не так, то не то, ты всегда все делаешь не правильно», - далее тяжелый треск пощечины – я закрыла глаза и сделала пару глубоких вдохов и выдохов. Свекровь заметила мое состояние и подошла ближе.
- Что с тобой, дочка? Тебе плохо?
Ее мягкий, как шелк голос вернул мне спокойствие и уверенность, что прошлое осталось в прошлом. Я подняла глаза и посмотрела на нее. Пытаясь говорить как можно спокойнее, ответила.
- Нет, все хорошо. Просто, вспомнила сестер, мы часто вместе готовили.
Я солгала ей. Это была ложь во благо. Она и так плохо переносила вид моих уродливых шрамов, впадала то в ярость, то ударялась в нежные чувства, старалась меня утешить.
Мои шрамы. Они навсегда останутся со мной. Будут напоминать мне о том, что сколько бы я не бежала от себя, мне не хватит сил этого изменить. Я – безотцовщина, дочь тиранши. В моем свидетельстве о рождении в графе где должно быть имя отца – прочерк. После развода, мама отняла у всех дочерей отца – дав нам свою девичью фамилию. Мысль, что я и есть причина развода родителей, была так глубоко во мне ввинчена, что я даже ни разу в жизни не спросила, как его зовут. Никогда не видела его фотографии, вообще не имею о нем никакого представления.
- Скажи мне, пожалуйста, - услышала я очень близко от себя голос Игита, - о чем ты так серьезно задумалась?
Он провел указательным пальцем у меня меж бровей, разглаживая морщинку образовавшуюся от того, что я хмурюсь. Легонько задел кончик носа, стянул платок и запустил пальцы в волосы, распуская их. Я в испуге стала искать глазами свекровь, краска стыда залила пунцом все лицо, но к счастью ее на кухне сейчас не было.
- Ты такая красивая, - шепнул Игит, целуя скулы правой щеки, - и такая сексуальная, когда готовишь для меня.
- Игит, не надо, - взмолилась я, - не здесь. Кто-нибудь может зайти.
Я уперлась руками ему в грудь, только потом вспомнила о том, что они перепачканы мукой и теперь он тоже грязный. Он театрально отпрянул от меня, осмотрел ущерб, причиненный моими действиями. Костюм придется переодевать, на нем отпечатались мои пальцы. Я хотела было рассмеяться, но огонек загоревшийся в его глазах предупреждал, что не стоит. Я подняла руки, в знак «сдаюсь» и плевать я хотела на то, что он думал. Сделала два шага вперед, взяла его лицо в свои руки и крепко поцеловала. Он не успел опомниться, как я уже отошла от него, как ни в чем не бывало, и продолжила возиться с тестом. А он, ошалевши, стоял с испачканным лицом.