- Мы часто переезжали, и мне приходилось менять школы по нескольку раз в год. Поэтому обзаводиться новыми друзьями у меня не было ни времени, ни желания. А свободное время я обычно проводила в обществе книг.
- Мне жаль…
- В жизни всякое бывает, - беспечно отмахиваюсь я, раскладывая деревянные треугольники на поверхности стола. – Кто-то в двадцать семь впервые занимается сексом, а кто-то, как я, впервые играет в домино.
- Ты правда ни разу не играла в настольные игры?
- Ни разу, - делаю очередной глоток холодного пива и, не подумав, ляпаю: - Мы с Грэгом только в карты резались, - и тут же прикусываю язык. Господи, что за идиотка!
- Грэгом?
- Моим… отчимом, - быстро нахожусь я и приправляю сказанное дополнительными деталями: - Правда, в карты мы играли не ради развлечения. Грэг был заядлым картёжником, поэтому карточные игры всегда имели обучающий и развивающий характер. Он учил меня считать карты в блэкджек и обучал основам блефа в покере. Наверное, мечтал о том, что я стану его напарницей, когда вырасту, и ему не придётся прожигать жизнь в казино в одиночестве.
Я ненадолго замолкаю и сосредотачиваюсь на лапше удон с курицей и овощами в соусе терияки, давая Итану возможность переварить полученную информацию. И какое-то время мы едим молча.
- Откуда у тебя это домино? - нарушаю затянувшееся молчание и делаю первый ход.
- Досталось в подарок... – мужчина достаёт костяшку из резерва и подставляет к моему треугольнику. - На память от домработницы. – И, прочитав замешательство на моём лице, поясняет: - После смерти моей матери, отец, не желая тратить драгоценное время на поиски подходящей кандидатуры на роль няни, возложил обязанности гувернантки на плечи Розали, нашей домработницы. Именно она занималась моим воспитанием, - с едва заметной грустью в голосе произносит он, уставившись невидящим взглядом на перевёрнутые рубашкой вверх деревянные пластины.
- Отец не принимал участия в твоей жизни? – как можно мягче спрашиваю я.
- Его всегда интересовали лишь две вещи – бизнес и женщины, - горько усмехается Боннет, пригубив пиво. – Понятия не имею, что мать в нём нашла и почему согласилась выйти за него замуж… Мне было всего четыре года, когда она умерла, но воспоминания о ней самые яркие… она была
доброй, заботливой, отзывчивой… светлой… А он… он укатил в Италию со своей любовницей через неделю после похорон…
Глядя в потемневшие глаза мужчины, я почти физически ощущаю его боль и, повинуясь внезапному порыву, тянусь к ладони Итана. Крепко сжимаю её своими холодными пальцами в знак поддержки, понимания и сочувствия.
Какое-то время он внимательным взглядом изучает моё лицо, будто под микроскопом рассматривает каждую эмоцию. Его густые брови сходятся к переносице, когда он изрекает:
- Твои родители. – Не вопрос, утверждение.
Нервно киваю и отвожу взгляд. Хочу отстраниться от него, закрыться в своей ракушке, уйти. Да, будет лучше, если я уйду. Вечер и так идёт не по плану.
Собираюсь подняться, но Боннет удерживает меня за руку, нежно поглаживая большим пальцем по внутренней стороне моего запястья, словно успокаивая.
- Расскажи.
- Да рассказывать в общем-то нечего, - отнекиваюсь я. Мне не нравится то, что свидание превращается в вечер откровений.
- Надин…
В одном маленьком слове столько тепла, что оно проникает через кожу и защитную броню, неумолимо подбирается к сердцу, обволакивает его, отчего я испытываю лёгкое давление в груди. К глазам стремительно и неумолимо подступают слёзы, но я не даю им пролиться. Слёзы – признак слабости, а проявление слабости – непозволительная в моей профессии роскошь.
- Отца я никогда не знала, - несмотря на бушующий в душе ураган, голос остаётся ровным и спокойным. – А мать избавилась от меня, когда мне было тринадцать.
- В смысле – избавилась?..
- Отвезла к своему брату, оставила на крыльце его дома и уехала. Больше я её не видела.
О том, что год спустя милостивый родственничек отдал меня своему кредитору вместо возврата долга, я благоразумно умалчиваю. Правду следует подавать дозированно.
- А твой дядя… - осторожно начинает мужчина. – Он хорошо к тебе относился?
- По-разному бывало, - уклончиво отвечаю я. – Он, мягко говоря, не обрадовался появлению лишнего рта, который нужно кормить и обеспечивать. И сперва порывался связаться с социальной службой, чтобы те забрали меня, но Кэтрин, жена дяди, переубедила его. Она хоть и не была в восторге от сложившейся ситуации, но, тем не менее, быстро смекнула, что я не только лишний рот, но и бесплатная рабочая сила: посудомойка, уборщица, кухарка, садовник и нянька её двум спиногрызам. Личная прислуга. Очень удобно.
- Надин, мне…
- Не надо, - мотаю головой и произношу: - Грэг частенько любил повторять, что судьба даёт человеку столько испытания, сколько он может выдержать. Думаю, он был прав, - и я выдавливаю из себя некое подобие улыбки.
Боннет в ответ бережно притягивает меня к себе и заключает в крепкие объятья. Я чувствую тепло его тела даже через рубашку и, окутанная ароматом древесного парфюма, утыкаюсь носом в шею мужчины.
- Я рад, что мы не поехали в ресторан, - шепчет он.
- И я рада, - совершенно искренне признаюсь я.
Подняв голову, заглядываю в его ясные глаза цвета лесного ореха. Провожу подушечками пальцев по его лицу, от виска до подбородка. И, подчиняясь сиюминутному желанию, целую его. Робко, неуверенно, почти целомудренно, словно впервые. Итан поначалу отвечает осторожно, будто боясь спугнуть, но, когда я приоткрываю губы, разрешая его горячему языку вторгнуться в мой рот, он больше не в силах сдерживаться. Обхватив ладонью мой затылок, он углубляет поцелуй. Целует жадно, настойчиво, требовательно, вырывая из моей груди тихие стоны. Я не сопротивляюсь. Наоборот – покорно поддаюсь его неистовому напору.
Знаю, что совершаю ошибку, знаю, что через час или два обязательно пожалею о принятом решении, но это произойдёт потом. А сейчас… сейчас я впервые позволяю себе насладиться настоящей близостью с мужчиной.