Гвен, проследив моему взгляду, увидела Вильяма и тут же вскочила на ноги. Пригладила платье, откинула волосы за спину и ровной походкой направилась в сторону лестницы, мгновенно позабыв о моём существовании.
Я не винила её. Влюблённый мозг схож с воспалённым, а спорить с болезнью — бессмысленно. Моя компания больше ей не требовалась, и, наверное, стоило бы подняться, пойти в бар, выпить чего-нибудь крепкого, но я будто приросла к креслу.
Сидела и смотрела, как Гвен нежно прижалась к Вильяму — словно лёгкое перышко к неподатливому камню, — как сочувственно и трепетно водила кончиками пальцев по его плечу. Не прошло и минуты, как мне успела осточертеть эта картина. Я уже собиралась вставать, но вдруг физически ощутила на себе две пары глаз. Гвен почти сразу отвернулась и, привстав на носочки, начала что-то шептать ему на ухо, а он продолжал смотреть. Почти не моргая — как законченный наркоман на чистейшую иглу.
Чутьё подсказывало бежать, но закон подлости измывался надо мной, строя свои казни, — и они двинулись в мою сторону.
Гвен выглядела счастливой, улыбалась во все зубы, а вот он... и впрямь ужасно. Его осунувшееся лицо приобрело сероватый оттенок, тонкие губы — шероховаты, покусаны, вокруг ресниц — очерчены тёмные круги, а в глазах, глубоких, цвета полной луны, лопнули капилляры, окрашивая белок в бледно-красный.
Чем ближе он приближался, тем сильнее расширялись его зрачки, а в их мгле слабо мерцал свет — безжизненный, унылый. Весь его измученный вид спасала природная дань — харизма, и был в этом особый шарм, цепляющий собой.
Они остановились напротив меня, и Гвен заговорила первой:
— Руна, это Вильям. Вильям — это Руна, моя лучшая подруга. Теперь вы, наконец-то, знакомы, — радостно пропела она, чуть ли не хлопая в ладоши.
Но мы не обращали на неё никакого внимания.
Его глаза впились в мои, изучая то ли взгляд, то ли их окрас. Я же, приподняв подбородок, скользила ими по его лицу. Врать не стану — Вильям красив. Особенно острые скулы и греческий нос, прекрасно гармонировавшие с прямыми бровями и высоким лбом.
В нём виднелись французские черты, которые вызывали во мне неподдельный трепет, а аромат, только дошедший до носа, укоренил собой это чувство. Терпкий виноград, смешанный с влажной хвоей и слабой примесью табака — сочетание, до этого никогда не встречавшееся мне, стало вдруг фаворитом.
Я всё ещё пребывала в какой-то прострации, как он протянул мне свою руку и натянул губы в улыбке. Проморгав, я посмотрела на раскрытую ладонь — и тогда услышала:
— Приятно познакомиться, Руна, — бархатный, с лёгкой хрипотцой голос коснулся моего уха.
— И мне, — в ответ промямлила я и потянулась пожать его руку, но не успела прикоснуться, как резко отдёрнулась. Кончики пальцев ударил слабый ток и не позволил рукопожатию случиться.
Словно сам Бог берег меня от него.
Почувствовав то же, он издал лёгкий смешок и извинился:
— Прошу прощения, новая рубашка, — он отдёрнул вещь, объясняя появление маленького напряжения.
— Ничего страшного, — кивнула я и отвернулась от него к Гвен, которая, кажется, что-то заподозрила, но показывать этого не стала: её улыбка всё так же сияла.
— А теперь, — громко произнесла она и обеими руками обвила локоть Вильяма, — нам нужно поздороваться с другими гостями. Ты же не обидишься, если я оставлю тебя? — Будто не спрашивала, а утверждала Гвен, и, кивнув, я дала им уйти.
Но перед тем, как скрыться в толпе, Вильям бросил на меня последний короткий взгляд, оставляя внутри еле ощущаемый шлейф тоски.
Мелодия продолжала звучать, вечер пребывал в самом разгаре, а я, отбросив все мысли, ринулась к бару. Залпом опустошила дорогое вино, о котором упоминала Гвен, за ним последовал шот абсента, и под конец шлифанула всё вишнёвым соком. Не спорю, я бы могла с лёгкостью напиться до беспамятства, но от мысли, что моё бессознательное тело, покрытое собственной рвотой, найдут в каком-нибудь из углов этого поместья, — вставляло мозги обратно в черепушку.
Расслабившиеся мышцы захотели танцевать, и, подойдя к самому центру гостиной, я позволила телу полностью отдаться музыке. Смелость была закреплена тем, что в этих стенах меня никто не знал и никогда не узнает — пребываю я тут в первый и в последний раз. А ещё мои веки были закрыты, так что, кроме темноты, я ничего не видела. Ни лиц, ни пространства.
Секущиеся кончики волос щекотали нагую спину, по вискам пробежали одинокие капли пота, которые я смахнула ладонью, а в животе приятной лёгкостью раскинулась пустота. Впервые в жизни средь людей мне было хорошо. Не хотелось прятаться с краю, безостановочно думать о том, что случайно задену кого-то плечом, наступлю на ногу, упаду. Хотелось просто жить. И выпитый до этого алкоголь — тому не причина.