— Какой час? — сонно, с чуть охрипшим голосом спросила Гвен, и я посмотрел на неё.
Она стояла, облокотившись локтями о деревянные перила, и лениво протирала глаза. От идеальной причёски ничего не осталось — пряди спутались между собой в беспорядке, а лицо выглядело пережёванным и ужасно опухшим.
Я достал телефон, включил экран и, взглянув на время, ответил:
— Пол двенадцатого.
— Господи, меня словно переехали несколько раз, — протяжно заныла Гвен и мёртвым телом повисла на перилах.
— Меньше пить надо было, — бесстрастно бросил я и вернулся к книге.
Бегая глазами и ища абзац, на котором остановился, я не мог отделаться от мысли и чувства, что на меня пристально, выжидающе смотрят. Вновь опрокинув голову, я нахмурился:
— Что?
— Что читаешь? — со странным прищуром и тоном спросила Гвен.
Я уже было хотел съязвить, что не её дело, но, вспомнив слова Руны, опомнился и со вздохом мягче выдавил из себя:
— Книгу. Иди спать, Гвен, тебе надо отдохнуть.
— А ты спал? Может, пойдёшь со мной? — заботливо предложила она.
— Пока не хочу, — не раздумывая, отказал я.
Гвен плотно сжала губы и, выдержав пару секунд молчания, кивнула:
— Хорошо. Разбуди меня через два часа, пожалуйста, — и ушла.
Я снова остался один. Желание читать отпало насовсем, но, как и полагала Руна, сборник мне понравился, хоть и прочитал я меньше половины. Мрачно, жутко и неимоверно поэтично — в неизменённом стиле Эдгара По, которого я читал единожды, когда ещё учился в университете. Неужели подростковая версия Руны нашла отдушину в этом?
— Боже... — накрыв лицо ладонью, завыл я и протёр усталые, засушенные глаза.
Все мысли, какими бы они ни были, сходились на ней, словно других людей в мире и в моей жизни больше не существовало. Я искренне ненавидел себя за то, что становился одержим людьми — а если быть точным, исключительно ею. Я вечно буду помнить, как это мешало жить, думать о чём-то другом, более важном, первостепенном. Но как же приятно становилось на душе при одном только воспоминании о ней...
***
Зажав сигарету меж зубов, я поднёс зажигалку к концу и чиркнул, прикрыв ладонью. Табак зашипел от огня, и, сделав первую затяжку, я сжал фитиль пальцами и опустил его вниз, к ногам.
— Надо бы бросить курить, — бросил я мысль вслух.
С востока дунул ветер, разнося собой убранную в аккуратную кучу опавшую листву и скидывая с ветвей те, что слабо держались на корнях. Портленд снова затягивало тучами, хотя на тротуарах и земле всё ещё не высохли предыдущие лужи.
— День рождения прошло относительно хорошо, если не учесть тот факт, что меня заставили прийти на него. Будь моя воля — остался бы в своей квартире и в одиночку прикончил бы пару бутылок коньяка, — улыбнулся я, смотря на её радостный взгляд, и заново затянулся. — На праздновании познакомился с подругой Гвен. Она показалась нелюдимой, замкнутой, и мне особенно понравился момент, когда доходяга Крейг пытался приклеиться к ней, а она просто молча убежала. Этот придурок потом следом ринулся за ней.
Я сдержанно засмеялся, а она держала концы губ приподнятыми. Слов, которых мне хотелось бы сказать, было намного больше, чем то, что произнёс, но пока я сам боялся их осознать и принять. Особенно перед ней. Минуту помолчав, я сделал последнюю затяжку, после которой потушил сигарету о подошву и закинул окурок в карман пальто.
— Иногда я задумываюсь: а не издевается ли вселенная надо мной? Иначе я понятия не имею, как объяснить её появление. Словно сам Иисус насмехается надо мной и тычет средним пальцем в лицо, — взглянув на неё в последний раз, я выдохнул: — Да, впрочем, так он и делает.
***
Яркий луч летнего дня пробивался сквозь кружевные занавески и падал мне прямо на спину — сначала грея, а чуть позже сжигая кожу. Я сидел на полу, передо мной — раскрытая книга с разваливающимися от старости страницами, а вокруг — огромная спальня. Боль становилась невыносимей, и я вскочил на ноги, уходя в тень, тянувшуюся от шкафа. Книга осталась на месте.
Спину перестало жечь, но было что-то странное, непривычное. Всё в комнате казалось большим. Или я — маленьким. Протянув руки вперёд, я посмотрел на ладони — и оказался прав. Пальцы были в два раза меньше, пухлее и нежнее, явно не видавшие работы и случайных порезов.
Вдруг за дверью раздался резкий шум, как от разбившегося стекла, и, мгновенно потеряв интерес к своим пропорциям, я вышел в коридор.