— Может, он занят работой.
— А может, с какой-то девушкой развлекается у меня за спиной, — ещё одна остановка сердца. — Я вообще не знаю, что думать! Уже и устала от всего, хочется просто покоя и не любить, — она посмотрела на меня. — Как ты! Руночка, ты бы знала, как я тебе завидую. Не страдаешь из-за этих тупых парней и их неопределённости. Сегодня тебя любят и лелеют, завтра забудут, а послезавтра явятся с цветами и извинениями. Надоело!
Исповедь Гвен закончилась резким всплеском рук, от которого я вздрогнула. Будь моя воля — я бы прямо сейчас спрыгнула с этого окна и побежала бы в сторону общежития со сломанной ногой, но осталась возле подруги, глотая все её недовольства.
— Поверь, я, наоборот, хочу любить, но... не могу, — запнулась я о свою же ложь.
— Наверное, ты просто ещё не нашла того самого, который вскружил бы тебе голову, — прикрыв рот, посмеялась она, а я грустно согласилась:
— Да, ты права. Не нашла.
— Ничего, Руночка, обязательно найдёшь. Я же нашла, но этот засранец пока не понимает этого, — она показала средний палец выключенному телефону.
— Скоро поймёт, — вздохнула я, физически чувствуя, как рвётся на части моя душа.
И не от стыда за ложь, а от неизбежности перед одинокой судьбой.
Глава 11. Руна
Тихо. С покрытого многолетним налётом крана свисала прозрачная капля, подрожала пару секунд и упала в воду, издав одинокий всплеск. Овальное зеркало над раковиной покрылось тонким слоем пара, размывая в себе отражение молочной плитки и висевшего на крючке коричневого махрового полотенца.
Моё голое тело было полностью объято тёплой водой, лишь голова и руки, свисавшие с бортика ванны, оставались сухими. Мокрые волосы липли к шее, пухлые губы искусаны до ран и крови, а покрасневшие глаза бесцельно смотрели в никуда. За эти дни они мало спали, много плакали и голодно рассматривали на экране телефона фотографии любимого человека — но никак не могли насытиться. Ведь вживую видеть его было гораздо приятнее: разглядывать каждую крапинку в холодной мраморной радужке, каждую тонкую складку у губ при ласковой улыбке, каждую вздувшуюся бордово-синюю вену.
Я молча ждала его. Каждые полчаса выглядывала через окошко на улицу в надежде увидеть его или чёрный Мустанг, каждый час проверяла телефон, на котором даже не был записан его номер, — но я наивно верила, что он отыщет мой, позвонит, признается, что скучает, обрадует, что едет ко мне. Но тишина продолжала тянуться.
Порой я ловила себя на мысли, что постепенно превращаюсь в Гвен, и от этого мне становилось дурно. Я уже и не помнила себя былую — свободную, спокойную, местами умирающую от скуки и в какой-то мере счастливую. Та Руна не беспокоилась о каком-то парне, не гадала, где он, думает ли о ней, чувствует ли то же, что и она...
Какой же жалкой он меня делал.
Спустив грязную воду, я вылезла из ванны, сняла с вешалки полотенце, обмотала им влажное тело и вышла в комнату. Вокруг царил бардак — такой же, как в моей бредовой голове, — и, скинув с кровати грязные вещи, я легла спиной на матрас. В коридоре загудели чьи-то голоса, топот, а я, взглянув налево, зацепилась глазами за цитату Сильвии Плат, которую когда-то считала своей исповедью, а теперь — проклятием.
«Я так отчаянно хочу быть любимой и быть способной любить».
***
— ...Маме я хочу купить серёжки от «Тиффани», а отцу... наверное, какой-то галстук или ручку с блокнотом. А может, подогнать ему качественный виски, чтобы немного задобрить? Или ничего — ведь он мне, как обычно, ни черта не подарит. Тогда маме достанется больше. Куплю ей серёжки и браслет! — разговаривала сама с собой Гвен, раскручивая из стороны в сторону ладони и смотря то на потолок, то на парту.
— Ты планируешь подарить своей маме подарок на сумму годовой зарплаты моей мамы, — в шутку отметила я, пока записывала в тетрадь нужный материал с доски.
— Не преувеличивай, в «Тиффани» как раз скидки идут, — отмахнулась она и наконец взялась за ручку.
Только записывать ничего не стала, а просто крутила вещь меж тонких пальцев. Раньше наш разговор мог прямо сейчас иссякнуть: я, как обычно, была бы занята учёбой, а Гвен витала бы в облаках. Но один вопрос изнуряюще щекотал под рёбрами, требуя ответа:
— А Вильяму собираешься что-то дарить? — незаинтересованно бросила я, даже не глядя в её сторону, а на деле вся сжалась в ожидании.
— Конечно! — фыркнула она. — Изначально я хотела походить с ним по магазинам, завести в парфюмерный, чтобы он присмотрелся к другим ароматам и сказал, какой больше всего понравился, а то тот, которым он сейчас пользуется, ему вообще не подходит. Но Вильям, чёрт его дери, улетел в Сиэтл на три недели и сообщил мне об этом только когда уже стоял в аэропорту! Представляешь, Руна? Я ждала все выходные, чтобы рассказать тебе об этом лично, а ещё чтобы ты услышала в моём голосе весь спектр злости и негодования! Нет, ну нормально вообще? Уехать и даже заранее не предупредить об этом! Ты бы знала, как мне перед мамой было стыдно — я же ей все уши прожужжала о своём плане, а он с таким треском провалился...