Дыра в груди вдруг неистово заныла, словно только зажившие раны разошлись и начали кровоточить сильнее прежнего. Пульс ударил в виски, а лёгкие сжались от нехватки кислорода. Я остановилась на месте, ища глазами выход из ситуации, но никаких запасных дверей не было, а люди вокруг проходили мимо. И, отчаявшись, что ещё не скоро попаду в свою комнату, я повернулась назад, размышляя — поехать к Айдену на такси или пройтись пешком, — как внезапно вспомнила о шарфе, который всё это время грел мою шею. Размотав его, я накинула белую шерсть на макушку и сделала имитацию капюшона, который скрыл мои волосы и лицо. Идея — так себе, но деваться было некуда, и, вдохнув поглубже, я сделала шаг вперёд.
Вильям сидел всё в той же позе, ни разу не шелохнувшись, пока его сигарета медленно тлела, а пепел сыпался к ногам. Я не спускала с него глаз, даже не моргала, боясь упустить момент, когда он неожиданно поднимет голову. Но когда я дошла до лестницы и начала подниматься по ней с вкусом полной победы во рту, крепкая мужская рука схватила меня за кисть и заставила повернуться к себе.
Весь мой план разрушился о его пустые, безжизненные глаза, которые смотрели прямо на меня. Его кожа была нечеловеческого, болезненно белого оттенка, лицо заметно исхудало, под ресницами легли тёмно-красные пятна, а запах от него исходил исключительно табачный. Казалось, что передо мной стоял живой труп, но то, с какой силой он сжимал мою руку, опровергало это. Я открыто ужаснулась его виду и дала жалости коснуться сердца — но лишь на секунду, ибо обида была гораздо сильнее.
Вильям разжал пальцы и отпустил мою кисть, которую я подняла к волосам и убрала с них шарф, ведь скрываться больше не имело смысла. Встреча, которую я когда-то безумно ждала, в итоге случилась, но счастья она никакого больше не приносила. Наоборот — пробудила во мне всю ту ненависть, которую я тщательно скрывала, давая лишь тоске выйти наружу.
— Привет, — слабо улыбнулся Вильям.
— Что тебе нужно? — ядовито выплюнула я, сверля его череп глазами.
— Прости, что так пропал, мне...
Не дав ему шанса оправдаться, я резко перебила:
— Заткнись. Мне не нужны твои извинения. Ты ясно дал понять, что я тебе не сдалась, так зачем пришёл?
— Всё не так, Руна. Я понимаю, что ты вряд ли поверишь, но нужна мне.
— Правда? Как мило, — криво ухмыльнулась я. — А ты мне — нет. Поэтому уходи.
— Руна... — с нескрываемым отчаянием выдохнул он и жалобно приподнял концы бровей у переносицы, что в мгновение вызвало у меня ярость.
Я была по-настоящему поражена его наглости: столько времени молчать, держать в неведении, чтобы потом явиться как ни в чём не бывало и врать о какой-то привязанности. Немыслимо! Меня всю душила обида и злость, хотелось наброситься на него с кулаками, бить, пока не иссякнут силы, оставить на его теле крупные гематомы, но вместо этого я выпалила:
— Ты, эгоистичный ублюдок, думаешь, раз пришёл ко мне и наговорил лести, то я тут же растаю и всё забуду? Если да, то ты тот ещё имбецил. Я не желаю тебя видеть, слышать — и в особенности знать.
Он приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но, не дав, я истерично крикнула:
— Катись к чёрту, Вильям!
Тогда он сжал мои плечи и легонько встряхнул, в надежде привести в чувство, но, к его величайшему сожалению, я осталась всё в том же состоянии. Мой взгляд пылал огнём, пока его серые глаза отражали в себе смиренное спокойствие, и лишь крохотное волнение проскальзывало моментами, выдавая его истинные чувства.
— Я не жду прощения и вряд ли получу его, но, пожалуйста, прими от меня это, — стальным голосом сказал Вильям и, опустив одно моё плечо, полез рукой в карман штанов и вынул оттуда маленькую голубую коробку.
— Что это? — недоверчиво покосилась я.
— Подарок.
— Оставь себе, — бросила я.
— Умоляю, Руна. Это единственное, что я прошу.
Метая нахмуренный взгляд с коробки на него и обратно, я недолго помолчала и с надеждой спросила:
— Если я возьму его, ты уйдёшь?
— Да, — с горечью ответил Вильям.
Прогнувшись под него в последний раз, я выставила раскрытую ладонь вперёд — и на неё тут же легла невесомая коробка, которую я убрала в открытую сумку. Больше мне сказать было нечего, видимо, как и ему самому. Мы молчали долгую минуту, пожирая друг друга взглядами, которые кардинально отличались: в моём читалось откровенное призрение, как в его — ласка и глубочайшее сожаление. Только оно не сработало на мне, и, поняв это, Вильям развернулся и направился в сторону чёрного Мустанга, которого я до этого момента не замечала.