Глава 3
В 10 часов утра я был уже у выхода из психушки. Богданов проводил меня до такси. Пока такси ехало по пустынным улицам, я пытался анализировать услышанное. Получалось у меня неважно. Я ничего не мог понять. Через некоторое время машина остановилась. Я расплатился с водителем и поднялся в лифте на третий этаж. Моя квартира пустовала уже второй год, все это время я проживал в психбольнице. Была в этом какая-то странная напряженность, неутолимый коловрат психической энергии, отчаяние и полное отсутствие надежды. Темная пустота словно чужой квартиры, обволакивающая со всех сторон, катила вслед за такси по вымершим улицам… Выпив немного водки, я пошел в ванную умыться. Я совсем не помнил того, что произошло. Я вспомнил, за все это время, я ни разу не звонил матери. Был завален работой. Она не брала трубку. Я позвонил уже по домашнему, и ее голос глухо ответил: «Алло». Я грустно улыбнулся и спросил ее, как она себя чувствует, и должен ли я к ней приехать. Она ласково ответила, что все нормально и надо понимать, что нам обоим предстоит… В тот момент я понял, что именно этот момент сейчас и наступил. Был точно такой же, как всегда — круглый, лишенный смысла и смысл без цели, пустой, а вокруг раскинулась таинственная пустота… Положив трубку, я вышел на улицу. Вы понимаете эти тяжелые отношения с родителями? Теперь все это стало невозможно. Так же, как и с матерью. Мы стали чужими. Раньше я бы еще мог найти в себе силы, чтобы отгородиться от них, но теперь этого уже не сделать… Я понимал, что в такой ситуации нужно искать какие-то иные пути. Например, подумать о кончине как о чем-то естественном. Мой мир постепенно сходил с ума. С утра все начиналось с того, что я начинал пить, потом со второго стакана жизни начиналось все остальное. Мой взгляд механически скользил по абсолютно пустому небу, по заброшенным улицам, по темным подворотням. Я ничего не хотел знать. Я закрыл глаза и подставил лицо холодному ночному ветру. Но даже когда я полностью слился с воздухом, этот ветер продолжал осыпать меня своими холодными стеклянными стрелами… Я опять почувствовал движение чужой жизни. Моя душа пришла в движение и стала смотреть на чужой мир со странным чувством — он оказался слишком жутким, чтобы его можно было об этом знать. Но все равно мне было его жалко. Словно в зеркале я видел собственное будущее. Когда я шел по недавно расчищенной улочке, моя душа чувствовала себя странно — она словно плыла по прямой. Продираясь сквозь непроходимые заросли с терновником в лапах, она иногда натыкалась на чьи-то тела, брошенные на обочине. У этих неподвижных тел не было лица. Они были такими же живыми и неживыми, как листья на улице. Я различал их хриплые голоса и топот чужих ног. Мои глаза, казалось, видели среди придорожных кустов всю человеческую расу, раскинувшуюся на двести миль вокруг. Они собирали гроздья красных ягод для себя и кидались ими в комаров на шоссе. Зазвонил телефон, я словно резко опустился на землю, ноги унесли меня на расстояние от дома, а на экране телефона висел номер Богданова.
-Как добрался?- спросил он.
- Хорошо. Замерз… - монотонно ответил я и опустил взгляд на листья. Вот так — по телефону, рассеянно отвечая на вопросы, я заново переживал прерванный вчера долгий разговор, наполненный невообразимыми эмоциями. Надо же, подумал я, с каким торжеством я перемотаю его по второму разу. Словно через зеркало моей души скользили в то же время кирпичи той самой логики, которую я, помнится, строил в детстве, разыскивая в песнях звон колоколов. И если раньше мне удалось отодвинуть заслон средневековых преданий и понять, в чем дело, то сейчас, на лишенном деталей мосту, я без труда пережил встречу с реальностью в виде сделанных мною же наблюдений. В первый раз в жизни я действительно увидел деревья и людей. Оказывается, мне очень нравилось понимать деревья и людей. Я представил себе несколько раз совершенно одно и то же: бабушку, обедающую на крыльце, ребят лет восьми — девяти, спорящих о чем-то, ведущих спор, и листок жести у нее за спиной. Другой раз мне померещилось огромное темное пространство под деревом, не совсем похожее на уголок, где мы прячемся. Иногда я видел открытую, похожую на окно в плетеное стекло, и даже гулкий, подобный грому и солнечному лучу скрежет, долетавший оттуда. Иногда, увидев мерцание тлеющих свечей, или странно пляшущий за дождем пестрый огонек, я даже успевал разглядеть лицо того, кто сидел на корточках возле огня. И дело было не только в дереве. Темно-синее небо, затянутое неподвижными полосами, такими же хмурыми и задумчивыми, как его обитатели, выделяло все вокруг какими-то мистическими готическими деталями, похожими на косые линии, словно бы оставленные согнутыми от боли пальцами. Я никак не мог взять в толк, что именно здесь кроется — тени или столбы, которые вдруг образуют свою собственную стройность, словно испокон веков вокруг была и стена и листья, и переплетавшиеся стволы.