Скоро кожа слезет с него, как цедра,и болезнь его обездвижит.
В Бобби плещет блюз, из его горячего эпицентраон таинственный голос слышит.
* * *
поезжай, моё сердце, куда-нибудь наугадсолнечной маршруткой из светлогорска в калининградсиним поездом из нью-дели в алла’абадрейсовым автобусом из сьенфуэгоса в тринидадвытряхни над морем весь этот адпо крупинке на каждый город и каждый штатникогда не приди назад
поезжай, моё сердце, вдаль, реки мёд и миндаль,берега кисельоператоры «водафон», или «альджауаль»,или «кубасель»все царапины под водой заживляет сольвсе твои кошмары тебя не ищут, теряют цельуходи, печали кусок, пить густой тростниковый сокили тёмный ромнаблюдать, как ложатся тени наискосок,как волну обливает плавленым серебром;будет выглядеть так, словно краем стола в висок,когда завтра они придут за мной вчетвером, —черепичные крыши и платья тоньше, чем волосок,а не наледь, стекло и хром,а не снег, смолотый в колючий песок,что змеится медленно от турбин, будто бы паромнеподвижный пересекает аэродром
Куба – Пермь – Гоа – Екатеринбург – Москва,
2009–2010
Сигареты заканчиваются в полночь
косте ще, брату
сигареты заканчиваются в полночь,и он выходит под фонаримай мерцает и плещет у самой его дверитретий месяц одна и та же суббота, —парализует календари, —пустота снаружи негопустота у него внутри
он идёт не быстрее, чем шли бы они вдвоёмчерез светофоры, дворы, балконы с цветным тряпьёмно её отсутствие сообщает пространству резкостьдругой объём
белая сирень ограды перекипает,пруд длится алым и золотымтридцать первый год как не удаётсяподохнуть пьяным и молодымон стучится в киоск,просит мальборои вдыхает горячий дым,выдыхает холодный дым
24 мая 2010 года
Стража
камера печального знания,пожилая вдова последнего очевидца,полувековая жилица вымеренного адца, —нет такой для тебя стены, чтоб за ней укрыться,нет такого уха, чтоб оправдаться
заключая свидетельство для искателя и страдальца,в результате которого многое прояснится,ты таскаешь чужую тайну – немеют пальцы,каменеет намертво поясница
неестественно прямы, как штаба верные часовыев городе, где живых не осталось ни снайпера, ни ребёнкамы стоим и молимся об убийце, чтобы впервыеза столетие лечь, где хвоя, листва, щебёнка
начертить себе траекторию вдоль по золоту и лазури,над багряными с рыжим кронами и горами.сделай, господи, чтоб нас опрокинули и разули,все эти шифровки страшные отобрали
18 сентября 2012 года
Тридцать девятый стишок про тебя
вот как всё кончается: его место пустует в залепосле антракта.она видит щербатый партер со сцены, и ужас фактавсю её пронизывает; «вот так-то, мой свет. вот так-то».и сидит с букетом потом у зеркала на скамьев совершенно пустом фойе
да, вот так: человек у кафе набирает номер, и номер занят,он стоит без пальто, и пальцы его вмерзаютв металлический корпус трубки; «что за мерзавецтам у тебя на линии?»; коготкичиркают под лёгким – гудки; гудки
вот и всё: в кабак, где входная дверь восемь лет не белена,где татуированная братва заливает бельма,входит девочка,боль моя,небыль,дальняяколыбельная —входит с мёртвым лицом, и бармен охает «оттыглянь» —извлекает шот,ставит перед ней,наливает всклянь
вот как всё кончается – горечь ходит как привиденьицепо твоей квартире, и всё никуда не денется,запах скисших невысыхающих полотенеци постель, где та девочка плакала как младенец,и спасибо, что не оставил её одну —
всё кончается, слышишь, жизнь моя – распылённымнад двумя городами чёртовым миллиономкилотонн пустоты. слюна отдаёт палёным.и я сглатываю слюну.
20 ноября 2009 года
Звездочёт
я последний выживший звездочёттот, кто вскидывается ночью, часа в четыре,оттого, что вино шумит в его голове,словно незнакомец в чужой квартире, —щёлкает выключателем,задевает коленом стул,произносит «чёрт»тут я открываю глаза,и в них тёплая мгла течёт