Наплавков был весел, шутил и смеялся. Жребий брошен. Люди уже вернулись, с некоторыми он успел перекинуться словом. Не с Лещинским рассчитывал начинать это дело, но будь, что будет! Сегодня собрались здесь они в последний раз.
Попов молчал, тянул пахучий ром, о чем-то думал. Собрание шло не по-деловому. От тепла и рома все немного размякли. Один только Лещинский возбужденно и суетливо ходил по комнате, настороженно, не показывая вида, прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из караульни. Потолок тонкий, можно было иногда разобрать даже команду.
Лещинский нервничал и плохо слушал Наплавкова. Скоро должен притти в караульню Баранов, а заговорщики еще не начинали писать обязательства. Он несколько раз намекал Наплавкову, подливал ром, озабоченно прислушивался у двери, но гости, казалось, забыли, зачем собрались. Наплавков ждал темноты, чтобы потом незаметно обойти бараки. Попов неторопливо мечтал о будущем. И еще одно обстоятельство сильно беспокоило Лещинского: как он сумеет затянуть песню?
Наконец, Наплавков поднялся, сдвинул в сторону кружки и бутылки с ромом, смахнул рыбьи кости.
— Ну, государи-товарищи, пора и за дело. Вели, хорунжий, составить бумагу. Сегодня ж и подписи отберем. Вместо присяги будет.
Он распорядился подать на стол чернильницу и бумагу, но сам писать отказался.
— Голова с непривычки от рому шумит, — сказал он, усмехаясь. — Еще насочиняю чего... Пиши, господин Лещинский. Ты мастер на все науки!
Попов кивнул, убрал со стола кулаки, осторожно, словно боясь что-нибудь опрокинуть, сел подальше. Большой и громоздкий, он недоверчиво глядел на приготовления, в душе не одобряя всей этой церемонии, но перечить Наплавкову не стал.
Лещинский сел писать. Слова давно были обдуманы. Внизу усилились голоса — должно быть Баранов явился. Слышно было, как несколько раз скрипнула дверь. Еще какие-нибудь полчаса...
«Обязательство... — вывел Лещинский косым торопливым почерком, чувствуя, как начинают дрожать руки. — 18... года... Число нижеподписавшихся, избрав в подобие яко войска Донского хорунжего Ивана Попова...»
Лещинский писал быстро, почти без остановок, лишь изредка посыпал строчки мелким песком, чтобы скорее высыхали. Несколько раз он явственно расслышал стук мушкетов о каменный пол караульни. Тогда ему казалось, что вот-вот сейчас все откроется. Но будущий хорунжий и Наплавков не замечали его волнения. Наплавков продолжал ходить по комнате, Попов, отвернувшись, глядел в окно. Оба они тоже были взволнованы. Приближался решительный час, завтра все должно пойти по-иному.
Лещинский дописал последнюю строчку. Обязательство было готово. Откинувшись на спинку стула, он вытер лоб, принужденно усмехнулся и, чтобы скрыть нервную дрожь, налил себе кружку рому. На одну секунду уловил приглушенные шаги по лестнице.
Наплавков взял бумагу, подошел к окну. В горнице уже темнело, свечу умышленно не зажигали. Неторопливо и тщательно он прочитал написанное, немного подумал, чуть прихрамывая, вернулся к столу и, взяв перо, добавил внизу текста: «По сему обязательству сохранить верность подписуюсь свято и нерушимо». Затем передал перо Лещинскому.
— Тебе и начинать первому!
Лещинский понял, что даже теперь ему полностью не доверяли. Но он не показал и вида, обмакнув перо, решительно вывел на бумаге свое имя.
— Да поможет нам святая Мария! — сказал он молитвенно.
Пока расписывался Наплавков, Лещинский снова услышал скрип лестницы, и на мгновенье у него остановилось сердце. Сейчас... Еще подпись Попова... Пора!
Он схватил кружку с остатками рома, хлебнул и, держа посудину в руках, торопливо и громко затянул первую строчку условленной песни:
«Шумит свирепый огнь, костер уже пылает...»— Сдурел? Тише! — обернулся к нему удивленный Наплавков, а Попов, кончавший приписку, на минуту поднял голову.
«В свидетельство сего подписано вольным их желанием, — сочинил он в конце обязательства, — и при всем обществе означенного числа, которые объяснены в сем списке имена, в том свидетельствую и подписываюсь будущий хорунжий Иван Попов...»
Хорунжим так и не довелось ему стать.
После окрика Лещинский, представляясь совершенно опьяневшим, продолжал, размахивая кружкой:
«И предо мной смерть бледная стоит...»Он заметил, что Попов, наконец, расписался.
«И предо мной...»Дверь распахнулась. Четверо караульных солдат с мушкетами в руках ворвались в комнату. Вошедший вслед за ними правитель выстрелил из пистолета. Послышался короткий крик ярости Попова, пытавшегося порвать бумагу.