— Да! — захныкал Пенч. — Опутал Рамирес, сатана Ведь он и от меня, не задумываясь, теперь отделается.
Матрос отшвырнул полу задушенного Пенча на груду аккуратно сложенной парусины. Помолчав, спросил угрюмо:
— А закон?
— Закон слишком большая роскошь для бедного матроса, парень. А у Канариаса на откупе полиция, суды, адвокаты, судоходные инспектора…
В это время капитан в своей каюте достал карту. Место, где находилась шхуна, представляло ровное, однотонное голубое поле, без единой черной точки, символа желанной земли.
В эту ночь Крюков еще два раза видел бормочущего и пошатывающегося Рамиреса. Пока члены экспедиции безмятежно спали, капитан дважды спускался в трюм. Проклятая вода прибывала. Медленно, но верно. Рамирес знал, что откачивать бесполезно.
На другой день наступил полный штиль. Флаг, под которым шел «Атом», повис, не колтыхаясь. Шхуна под всеми парусами неподвижно замерла посреди синего простора.
А вода все прибывала.
На третьи сутки штиля, когда вода уже настигала Крюкова, сидевшего на ящиках, как на насесте, Рамирес появился в каюте путешественников.
Сообщение капитана прервало партию в бридж. Хаутона, казалось, поразил столбняк. Бейтс вскочил, потом, схватившись за сердце, рухнул в плетеное кресло. Лицо Портера приняло землистый оттенок.
— Ч-ч-ч-то? — выдохнул Бейтс. В минуты опасности он обычно начинал заикаться, и это заикание становилось тем сильнее; чем больше была степень опасности. — Ч-что вы с-с-ка-за-ли?..
— Я сказал… — заплетающимся языком повторил Рамирес,
— Вы пьяны, капитан! — закричал Хаутон.
— Не пьян, но стаканчик пропустил…
— Где мы находимся?
— В Тихом океане. Примерно, между 130 и 140 западной долготы и экватором и 10 южной широты.
— Ближайшая земля?
— Маркизские острова. Мы на половине пути к ним. Но пока кончится штиль, можно успеть трижды отправиться на дно, — заявил Рамирес с пьяной откровенностью.
— А если шторм? — спросил Хаутон.
— Скрывать нечего, да и поздно. Первый шторм доконает нашу посудину за полчаса.
— Мо-может нас за-заметит к-какой-нибудь п-п-паро-ход? — заискивающе допытывался Бейтс.
Но Рамирес безжалостно разбивал все надежды.
— Мы взяли в сторону от больших морских дорог. Этот участок океана посещается крайне редко.
Тогда Бейтс, взбунтовавшись, набросился на Хаутона.
— Это все ва-ваши фа-фантазии, Дик! — фальцетом завопил он. — Вам ну-нужна была ро-романтика? П-ппо лучайте! Я же го-говорил, что нужно было фрахтовать шхуну с мо-мо-тором… О, бо-бо-бббоже!..
В каюту просунулась голова Пенча. По выражению его лица Рамирес догадался, что дело неладно.
— Матросы просят вас, капитан! — доложил Пенч гримасничая.
Рамирес прошел на корму, поднялся на палубу. Взглянув на толпившихся внизу матросов, он сразу протрезвел и, опустив руку в карман, стиснул рукоять пистолета.
— В чем дело, ребята?
Татуированный выступил вперед.
— Рассчитываемся, капитан. Уходим. Судно тонет Никому нет охоты кормить акул.
— Как же вы уйдете? — спросил Рамирес с иронической развязностью.
— На шлюпках, капитан Мы рассчитали, что кое-как разместимся в них. Но вам и этим господам места, извините, не хватит. У вас зато остается рация.
Рамирес молча, внимательно разглядывал татуировку на груди матроса: водолаз, отдыхающий на дне морском, и кокетливая русалка у него на коленях. Над шлемом водолаза шаловливой стайкой взлетали пузырьки воздуха, изображенные зеленой тушью.
«В Сингапуре делал, вероятно», — подумал Рамирес. Мозг его лихорадочно работал: что ответить? Какую позицию занять?
— Все? — мрачно спросил он.
— Все, капитан. Не взыщите… — подтвердил татуированный.
Последующее разыгралось в одно мгновение. С криком: «Расчет? Получай!» Рамирес вырвал из кармана кольт военного образца. Матрос подскочил вверх сантиметров на двадцать: пуля впилась в палубу у самых его ног. Одновременно грянул другой выстрел, заставивший капитана отскочить. Щепка, отколотая от баллюстрады крутясь, взлетела в воздух.
В капитана стрелял Пенч, притаившийся за мачтой, Пенч, собачьей преданностью которого хвалился Рамирес. В руках у него находился старинный крупнокалиберный «Смит-Вессон» с длинным стволом. А из толпы на Рамиреса глядели черные рыльца четырех автоматических пистолетов.
Рамирес опустил руку с бесполезным теперь кольтом и стиснул зубы.
— Ну и черт с вами!..
В одной из шлюпок продукты, бочонок с водой, ракетница, секстан, морские карты были заблаговременно приготовлены самим капитаном. Пенч, ухмыляясь, тащил сюда подвесной руль-мотор. Матросы быстро погрузили провизию и запас пресной воды в остальные шлюпки Команда уходила в полном составе, не говоря уже об изменнике Пенче — даже помощник, всегда державший руку капитана.
Рамирес не произнес больше ни слова до конца посадки. Только когда шлюпки уже отвалили от злополучной шхуны, он не выдержал:
— Блиц унд доннер! Где вы учились бандитизму, мер-р-р-зав-цы?!
— У вас, капитан. И у ваших хозяев! — крикнул татуированный, стоявший во весь рост на передней шлюпке.
Ядовитая реплика была поддержана дружным хохотом.
Рамирес долго не спускал взгляда с удаляющихся шлюпок. Машинально, как раз навсегда заведенный музыкальный ящик, он продолжал 'свистеть: «Сэр Джон с матросами шутил…»
Но вот шлюпки скрылись за горизонтом. Рамирес снова спустился в трюм.
— Вылезайте! — скомандовал капитан, подавая Крюкову руку и помогая ему выбраться на трап. — Будете работать…
Осматривающего рацию комсомольца окружили Рамирес и члены экспедиции. Рация оказалась плохонькой, старомодной, но работать было можно.
— Речь идет о жизни и смерти, не только нашей, но и вашей, — сказал Рамирес. — Вы будете передавать только сигнал бедствия. Если же вы попытаетесь послать в эфир хоть одно постороннее слово — пеняйте на себя! — и он угрожающе приставил ствол пистолета к затылку радиста.
Крюков одел наушники и положил руку на ключ. — Та-та-та, та-та-та, — запел ключ под его пальцами. Точка-точка-точка-тире-тире-тире-точка-точка-трочка. С-О-С. Сэйв оуэр соулз. Спасите наши души.
Бейтс в отчаянии ломал пальцы. Даже многоопытный Хаутон и бывалый Портер утратили душевное равновесие. Экспедиции угрожала самая недвусмысленная опасность исчезнуть — не фиктивно, а по-настоящему, и исчезнуть весьма основательно. «Капитан, неужели мы погибаем?» — можно было прочесть во всех устремленных на Рамиреса взглядах.
А Рамирес стоял, прислонившись к двери каюты, скрестив руки, как бы не замечая этих посеревших лиц, этих трясущихся губ. Он думал о том, как бессмысленно и глупо гибнуть среди полного штиля, опускаться на дно под всеми парусами.
Крюков напряженно вслушивался в эфир. Он был мокр по самые уши, вода, стекая с его одежды, образовала у ног маленькое озерцо.
Прошли долгие, томительные двадцать минут. Полчаса. И вдруг откуда-то из мира живых донесся ответ:
— Кто зовет на помощь?
— Шхуна научной экспедиции «Атом» терпит бедствие между 130 и 140 западной долготы и 0 и 10 южной широты. Торопитесь! — передавал Крюков.
— Держитесь! Мы близко! Идем на помощь! — отвечали ему.
Два часа спустя пассажиры «Атома» бурно: приветствовали появившийся на горизонте белый теплоход…
— «Ломоносов», — прочел Рамирес золотые буквы на носу приближающегося судна. — Что за странный флаг? Занзибар, что ли?
Теплоход приблизился к шхуне, застопорил машины. Быстрота, с которой был спущен вельбот, вызвала бы зависть у любого моряка. Смуглые матросы, одетые сплошь в белое, в сдвинутых на затылок круглых шапочках, с гортанным криком налегли на весла. Рамирес метнулся по палубе и скрылся в радиорубке. Через полминуты он выскочил оттуда, и Бейтс заметил на его лице царапину, которой до этого не было.