Да, воскресенье, о котором он пишет, как раз сегодня. Ждет он сейчас, наверное. Сидит на речке, смотрит на плот, или у бабушки на кухне, а то и вдвоем сидят на скамейке перед домом. Оттуда хорошо видна вся улица. И сад. Сидят сейчас там Тассо и бабушка. Солнышко пригревает. Стенку дома хорошо прогрело. Первые пчелы жужжат, а они сидят и ждут, а вдруг правда машина приедет?
Не едет машина. Не едет.
У себя в комнате Стефан ищет, где бы открытку прибить. Гвоздь у него уже есть. Надо, чтобы она у него всегда перед глазами была, а это — под подоконником: прямо над его столом.
Гвоздь тоненький, и Стефан заколачивает его небольшим молоточком очень осторожно. Никто его, конечно, не услышит, но после третьего или пятого удара в дверях появляется Сабина.
— Чего это ты делаешь? — спрашивает она.
Стефан не отвечает — он правит гвоздь. Стена бетонная. Гвоздь гнется.
— Скоро кончишь? — говорит Сабина. На голове у нее красная шапочка, на ногах — хорошенькие желтые туфельки. Она стоит выпятив животик — такой она кажется себе важной. Пусть все видят!
— Мы уходим, — говорит она.
— Ну и что? — говорит Стефан. Гвоздь окончательно согнулся, будто кусочек проволоки. Стефан подбирает другой.
— Тебя тоже зовут.
— Сейчас приду, — говорит Стефан, прилаживая гвоздь. Сабина неслышно исчезает. Гвоздь дрожит. Стефан пытается вбить его.
Вот и мать пришла. Через руку перекинут плащ, а позади, на полголовы выше матери, виден белый лоб Германа.
— Что такое? — говорит мать. — Обязательно тебе именно сейчас молотком стучать? Воскресенье, послеобеденный час. Люди отдыхают.
— Никто ничего не слышит. Ну кто? Кто?
— Все слышат. Это бетон. А потом — мы же гулять собрались.
Стефан не реагирует. Он все так же стоит с молотком в руке, наклонившись над столом.
Мать в недоумении оглядывается — что скажет отец? А отец уже в куртке, капюшон откинут назад — вид смелый и отважный, словно он на Северный полюс собрался.
— Гвоздь ты потом попробуешь вбить, — говорит он. — Все равно ничего не получится. Гвоздь в бетон не пойдет. Нужна дрель.
— Ради такой маленькой открытки? — говорит мать. — Ненормальные!
— Тогда пусть приклеит.
— Тоже мне! И так все стены заклеены картинками.
— Под окном, — говорит отец, — еще место есть, — и улыбается, а Сусанна кивает ему — нечего, мол, время терять.
— Ну как? — спрашивает она Стефана.
— Вы сейчас уходите?
— Мы думали, ты с нами?
— Вообще-то, мне лучше остаться…
— Надолго или совсем?
— По правде — совсем.
— Час назад ты хотел идти с нами.
— А теперь не хочу. Здесь останусь.
— Ну знаешь ли!
— Останусь. Чего я в этом музее не видел! Ящериц, что ли?
Мать совсем растерялась. Снова она оглядывается на отца:
— Ты в состоянии что-нибудь понять?
Отец тоже не в состоянии что-нибудь понять, но говорит:
— Если не хочет — его дело.
— Ну, пускай, но должен же он объяснить почему?
— Сто раз его спроси — он всё равно не скажет.
— А я хотела бы знать!
Сабина села прямо на пол — съехала по стене и сидит. Она ждет. Отец тоже ждет. Не Стефана они ждут, они ждут мать — Сусанну. Стефан вдруг говорит:
— Могли бы и поехать.
— Куда это?
— К бабушке. Обещали ведь.
— К бабушке? Разве на сегодня обещали?
— Вообще, — говорит Стефан.
— Что вообще?
— Вообще обещали. — Голос дрожит, и чтобы не выдать себя, он кричит: — Обещали ведь поехать к бабушке!
Всех напугал своим криком. Все смотрят на него. Глаза у матери большие и совсем темные. Она говорит:
— Тебе прекрасно известно, почему мы не можем поехать.
— Почему? Я не знаю.
— Отец же не выздоровел еще. Ему нельзя в машине ехать. Ему разрешили небольшие прогулки — вот мы и собрались вместе выйти, а в машину ему запрещено садиться.
Стефан не верит матери. Он хотел бы верить, но не верит: до сегодняшнего дня она ни разу не вспомнила про бабушку, ни разу не говорила, что надо к ней поехать. «Кто же ей поверит?» — думает он, не глядя на мать. Стоит и вертит открытку. Вертит и вертит, пока мать не обрывает его:
— Перестань! Глупость какая!
— Почему глупость? Это открытка от Тассо.
Мать решает промолчать, а Стефан кладет открытку на стол, бережно кладет, словно это очень дорогая вещь. Мать, следившая за ним, говорит:
— Ты что ж, считаешь, что мы должны были без отца ехать? Одного его оставить на все воскресенье? Он же всю неделю один-одинешенек сидел совсем больной. А теперь, значит, и в воскресенье?