Под видом душевно больного меня повезли далеко на юг. Два джентльмена неотступно сопровождали меня. Проктор Смит следовал в соседнем вагоне. В маленьком городке штата Южная Каролина, где мы сошли с поезда, я увидел его в последний раз. Вступив в комнату, в которой я находился, но не приближаясь ко мне, он объявил ожидавший меня искус. В нескольких милях от города в устье реки океан отделяет узким проливом от материка длинный остров. Единственным жильем там является хижина, которую стережет глухонемой негр. Мне предстоит провести в ней год в уединении и созерцании. Природный недостаток моего сторожа и слуги сделают для меня этот остров истинным Островом Молчания. О моей пище, земной и духовной, позаботится Проктор Смит. Лодка негра будет снабжать меня провиантом и книгами. Понемногу познание и смирение проникнут в мою душу, раскаяние растопит мое сердце. Когда придет срок, Проктор Смит и его друзья в праздничных одеждах будут ждать меня на праведном берегу с распростертыми мне навстречу объятиями.
Этот срок приближается, но я знаю, что не возвращусь более с острова и не увижу своих непрошеных попечителей. Я живу здесь одиннадцатый месяц, я безраздельно владею Островом Молчания, и я люблю его. Моим невольным тюремщикам я простил давно, и я благодарю судьбу, отдавшую меня в их руки лишь с тем, чтобы привести к великому уединению. Они не кажутся мне больше опасными выходцами с того света. Я знаю, что в ложном освещении заставило меня увидеть их суетные и суеверные обряды лишь мое собственное расстроенное воображение. Фанатиков и сектантов, в их длинных сюртуках и высоких траурных шляпах, я вспоминаю теперь со снисходительной усмешкой, как всех других, впавших в обман и вкусивших от заблуждения. Со спокойной совестью я поедаю присылаемый мне ими провиант, но их книги я жгу в огне очага, приводя в трепет глухонемого негра.
Я потерял точный счет неделям, которые прожил на острове. Они были все похожи одна на другую. Многие часы я слушал шум прибоя на песчаном берегу. Океан дышал мне в лицо своими ветрами и катил ко мне свои исполинские валы. Я бродил в зарослях, удивляясь незнакомой мне южной флоре. Я слышал крик белых морских птиц и в неподвижных водах пролива наблюдал движение причудливых рыб. В тростниках подстерегал я болотную курочку с красным хохолком и во влажной траве видел след гремучей змеи.
Я вел существование отшельника и Робинзона. Как герой незабвенной книжки, я трудился, и, как древний анахорет, я размышлял. Я легко забыл шумные города Америки, совсем не вспоминая внушительной, серебрящейся сединой фигуры Проктора Смита. Мои мысли охотно оканчивались теперь на приключении в Кельне, сделавшемся поворотным пунктом в моей судьбе. Мне вновь рисовался пробуждающийся в утренней дымке Тиргартен и осенний малолюдный поезд, увозящий меня навсегда из Москвы. Без страха глядел я теперь на свою прежнюю жизнь. Многое из того, что еще недавно казалось мне в ней ужасом и страданием, представлялось мне в ином свете. Я видел воочию лицо той, которая дважды оставила меня, в своей жизни и в своей смерти, и я уже не думал, что она дважды насмеялась надо мной. Я сожалел ее и любил даже больше, чем в прежние дни. Встав на колени в прибрежный песок, я молился о ней.
Я узнал великие таинства природы. Восход и закат каждого дня сделались мне понятны в священной их драме. Я присоединялся к богослужению курящихся утром туманов и различал глаголания бурь. Малые вещи жизни многому научили меня, и я сделался другом кузнечика, трещащего в траве, червя, ползущего по деревянному столбу хижины, и улитки, высовывающей свои клейкие рожки на древесном листе. Я понимал стук металлической крышки, подпрыгивающей на кипящем котелке, и улыбался весело извивающимся в печи языкам пламени. Когда я переводил глаза на моего черного слугу, присевшего перед очагом на корточках, я не ощущал никакой разницы между ним и обуглившейся в огне головешкой.
Глухонемому негру не суждено перевезти меня через узкий пролив назад, на берег обыкновенной жизни. Вот уже пятый день как меня трясет лихорадка. Озноб и жар сменяются в моей крови. Мое ухо слышит теперь всегда те оркестры и хоры, которые я тщетно пытался различить в шуме колес бегущего поезда. Я сильно ослабел и уже с трудом встаю с походной кровати. Вчера утром я заметил в глазах негра, обращенных ко мне, суеверный страх. Он избегал приближаться ко мне и выплеснул на пол остаток воды из стакана, который я подносил к губам. Я прочел на его черном лице все нехитрые его мысли и тайно улыбался им.