- А ну, иди-ка и ты сюда! - скомандовал Егорычев юному Бобу. - Ты не бойся! Раз я тебе говорю, значит можно...
Ему нужно было приучить мальчика к мысли, что никакие чары не могут повредить тому, кто дружит с ним и Смитом.
- Ну иди же, чудачок ты этакий! - легонько подтолкнул его в спину усатый приятель. - Не бойся! Если хочешь, давай вместе...
- Я сам! - проговорил, судорожно глотая воздух, Боб Смит, зажмурился и нырнул под шнур, как в пропасть.
- Жив? - лукаво осведомился у него Егорычев.
- Кажется, - отвечал мальчик, для верности ощупав себя. - О! Я жив, жив, жив!.. Вот так здорово!.. Вы все видите, я жив!..
- А ты, Гамлет? - спросил Егорычев.
Гамлет молча пролез под заветную гирлянду из козьих рогов, и хвостов, потом вернулся обратно тем же путем, чтобы показать другим и самому еще раз удостовериться в полнейшей безопасности того, что еще несколько минут тому назад ему показалось бы безумным, достойным самоубийцы поступком. Потоптавшись немножко по ту сторону шнура, он дерзко пригнул его к земле и перешагнул через него, словно это была обыкновенная лиана, на которой развешивают для вяления рыбу и козье мясо.
- Подумать только! - промолвил он, снова перемахнул через шнур, устроился с ногами на нарах и надолго замолчал. Надо было осмыслить то, что Егорычев на его месте назвал бы антирелигиозной работой среди местного населения. Оттуда, с нар, он, на сей раз уже совсем без волнения, наблюдал за тем, как Егорычев приблизился к полочке со шкатулкой, на которой лежало трехвековое заклятье многих поколений местных пастырей.
- А знаете, Смит, - протянул между тем Егорычев, направив луч фонаря на ящичек,- мне почему-то кажется, что эта коробочка из железа, из сильно заржавевшего железа.
- По-моему, на острове не видать ничего железного, - пожал плечами кочегар. - Наверно, это из какой-нибудь коры, что ли.
- То-то и оно, что из железа! Уж чего-чего, а ржавого железа я на своем веку перевидал.
И Егорычев потянулся к полке.
- Нельзя трогать Священную шкатулку! - уже куда более спокойно, но все же достаточно тревожно предупредил его мальчик. - Эту шкатулку никто не смеет брать в руки. Даже сам преподобный отец Джемс!
- Даже сам преподобный отец Джемс? - переспросил Егорычев. - Ай-ай-ай, подумать только! Ну, а мы все-таки рискнем. Рискнем, товарищ Сэмюэль Смит?
- Рискнем, товарищ Егорычев.
- Рискнем, Роберт Смит? Мальчик на всякий случай промолчал.
- Ну, конечно, железная! - подтвердил Егорычев, осторожно снимая с полки шкатулку, покрытую густым слоем пыли. - И очень старинной работы. Музейная ценность. Один замочек - чудо кустарной работы!
Он сдул с крышки шкатулки тучу пыли, попробовал замочек. Не то от ветхости, не то потому, что он и не был заперт, дужка замочка довольно легко поддалась.
Внутри шкатулки не обнаружено было ничего, кроме свитка пожелтевшей от времени бумаги. Свиток был завернут в обрывки шерстяной ткани и перевязан каким-то шнурком, который от ветхости расползся, лишь только до него дотронулись.
XIII
«Я, Джошуа Пентикост, уроженец города Брадфорда, эсквайр, магистр наук, бессменный и почетный олдермен основанного Мною города Хэппитауна в земле Джошуаленд, Северная Америка, Основатель и глава банкирского дома «Джошуа Сквирс и сыновья» и судоходной компании «Хэппитаун - Новый Амстердам», божией милостью суверенный повелитель острова Разочарования, с тяжелым сердцем приступаю к составлению нижеследующего послания неизвестным моим читателям, буде ему вообще суждено быть когда-нибудь прочитанным.
Если правильны мои тщательные многолетние подсчеты, то сегодня 7 мая 1658 года. Значит, сегодня мне исполнилось восемьдесят три года. Наблюдения, которые я вот уже четыре с лишним месяца без горечи и страха веду над своим здоровьем, не оставляют никаких сомнений, что скоро, очень скоро господь должен призвать меня к себе. Пора поэтому хоть вкратце изложить на бумаге то, что пережито и проделано мною во славу господа и его величества короля Британии за тридцать один год, проведенный на сем злосчастном острове. Вкратце, ибо в моем распоряжении немного времени и всего несколько листков, которые мне удалось припасти на этот случай. Рука моя дрожит, буквы выходят на бумаге не так четко и красиво, как мне бы хотелось, и возможно, что не все слова удастся сразу разобрать моему неизвестному читателю. Но пусть меня осудит лишь тот, кто дожил до моих лет, пережил не меньше моего испытаний и сохранил твердый и разборчивый почерк.
Тридцать один год тому назад взбунтовавшаяся команда принадлежавшего мне корабля «Пилигрим» высадила меня на сей остров. Из трех с небольшим десятков чернокожих, разделивших со мною Эту прискорбную участь, выросло сейчас население численностью в двести одиннадцать рабов. Велик был бы поэтому соблазн именовать себя суверенным королем сего острова, по справедливости названного мною островом Разочарования. Но разве пастух король своих овец и баранов? Разве владелец псарни или скаковой конюшни король своих собак и лошадей? А можно ли назвать человеком, созданным по образу и подобию божию, чернокожее дикое существо только на том основании, что и оно при ходьбе вертикально держит свое туловище и время от времени издает сравнительно членораздельные звуки?