– Занято.
– Понимаешь, мы поедем в обыкновенном вагоне, а он вроде в мягком, да?
– Алло! – громко сказал Борис. – Справочная?.. Девушка, скажите, в девять сорок поезд на Тымовское пойдет?.. Точно?.. Спасибо.
– Ну что?
– Скоро посадка начнется.
Борис хотел добавить еще что-то, но налетел порыв ветра, и комната наполнилась воем. Стекла дрожали, грозя каждую секунду осыпаться мелкой крошкой.
ФИНИШ... НАДЕЖДА.. ЖЕНЩИНА... Дина надела голубой свитер, теплые спортивные брюки, высокие сапоги на «молниях» и, отбросив штору от окна, бегло осмотрела себя в темном стекле. Потом принесла из ванной небольшое зеркало, косметику и села к столу. Все эти тюбики, карандашики, кисточки рождали в ней смешанное чувство надежды и безнадежности. Решившись, Дина с опаской взглянула на себя в зеркало. Из деревянной рамки на нее смотрела в общем-то молодая женщина с голубыми глазами, в которых давно обосновалось разочарование и в самом уголке – вызов... Ну и что, мол? Ну и что?! Дина почти с мстительным наслаждением отметила и подозрительно мягкий подбородок, и не очень-то веселое выражение...
– Самые противные морщины – на лбу.
– Почему? А разве в уголках рта лучше? – возразила она себе.
– Может, и не лучше, но, когда улыбаешься, их не видно... Нужно только почаще улыбаться. Это не трудно, дело привычное. А потом улыбка получается и без твоего участия.
– И носить свитера с высокими воротниками. Тогда и шея твоя будет выглядеть вполне прилично... Морщин не будет видно.
– Их и сейчас не видно.
– Правильно. Но это не значит, что их нет.
– Если у тебя что-то по-настоящему молодое, так это прическа.
– Она в самом деле молодая или... молодежная?
– К прическе не придирайся. Она в норме.
– Это уже точнее. А ты не задумывалась, что из всего имеющегося, так сказать, в наличии у тебя самое молодое? Прическа? Работа? Методистом во Дворце пионеров... Или твой туалет – сапоги, свитер, брюки...
– Ну, прическа... я уже сказала... Она в норме. Работа? Нет, с детьми я кажусь себе даже старше, пожилой кажусь. Слово-то какое – пожилая... То есть достаточно пожившая на белом свете. Человек, которому пора подумать о финише. Ужас. Терпеть не могу слов, в которых есть жэ, ща, эф... Финиш, пожилая, надежда, женщина... Что-то в них общее... Возраст. Так что у тебя самое молодое? Душа? И здесь что-то шипящее... Самая молодая у меня, пожалуй, мечта. Мечта семнадцатилетней девушки... Выйти замуж. Впрочем, мечтой ее уже не назовешь.
– Как же ее назвать?
– Желанием, стремлением... Необходимостью. Злые языки называют диагнозом.
– А тебе не кажется, что ты упиваешься...
– Нет. Не кажется. Если бы сейчас во второй комнате кричали дети, если бы хороший парень укладывал мой чемодан и спрашивал, когда вернусь, когда напишу и нельзя ли вообще отказаться от этой командировки... Вот тогда...
Дина смахнула всю косметику в целлофановый мешочек и поднялась. Пора было выходить.
ТРИНАДЦАТОЕ МЕСТО. На пороге стояла Женька. В длинном распахнутом халате, с припухшими губами. Как-то обеспокоенно стояла. Последнее время она не оставляла Алика ни на минуту и теперь, увидев одного, молчавшего, сразу насторожилась.
– Снег... Иди полюбуйся, – сказал Алик.
– Прекрасный снег. Никогда не видела ничего подобного, – она подошла к мужу и положила руки ему на плечи. Кроме халата на ней ничего не было, и Алик старался не опускать взгляда. – В чем дело? – спросила она. – Ты что-то задумал?
– Все нормально, Женя.
– И ты ничего не задумал?
– Человек всегда о чем-то думает...
– Я помню несколько случаев, когда ты вел себя вот так же... И чем заканчивалось, тоже помню.
– Как же я себя вел?
– Ты упирался лбом в стекло и молчал. И знаешь, чем это заканчивалось?
– Знаю. Я увольнялся.
– Вот видишь, как хорошо мы понимаем друг друга, как знаем друг друга, да, Алик? С полуслова все становится ясным. Нам даже незачем разговаривать, да? Ты постоял у окна, я постояла в дверях, ты подал заявление, я смахнула слезу, да?
Женька смотрела на него всем телом. Она знала, что Алик не выносит такого массированного взгляда, и пользовалась этим. Уже по этому можно было догадаться, насколько большое значение придает она разговору.
– Алик, ты останешься в тресте.
– А разве я сказал, что ухожу?
– Значит, остаешься?
– Видишь ли, Женя, все дело в том...
– Алик, сколько записей в твоей трудовой книжке?
– Двенадцать.
– А сколько тебе лет?
– Тридцать. Будет.
– Алик, когда ты начал работать?
– Семь лет назад.
– Если не считать вынужденных простоев – полгода на место. Я правильно посчитала, Алик?
– Но на последнем месте я уже почти два года.
– Алик, сколько у нас детей?
– У нас нет детей, Женя.
– Почему, Алик? Не отвечай. Я спрашиваю не потому, что не знаю. Я знаю. Кем ты работаешь, Алик?
– Инженером производственного отдела.
– Правильно. Каждое утро ты обзваниваешь весь Остров и собираешь цифирки, чтобы вписать их в клеточки.
– Я составляю отчеты о работе предприятий за прошедший день. Кроме того, на мне лежит обязанность изучать эти данные, обобщать и соответствующим образом...
– Отлично, Алик! Прекрасно, Алик! Восхитительно!
– Вот видишь, тебе даже нравится, – он сделал попытку не заметить издевки.
– Алик, кем работают твои институтские друзья?
– Мои друзья работают министрами, директорами комбинатов, двое защитили юридические диссертации, один стал доктором, трое вернулись из заграничных командировок с «Волгами», один...
– Хватит, Алик. Ты мог бы продолжать, если бы все это была выдумка. Но ведь это правда. Алик, у тебя нет самолюбия.
– Почему? У меня отличное самолюбие. Мы с ним ладим.
– Алик, ты хочешь знать, чем все это кончится? Я уйду от тебя. Хочу жить нормальной жизнью. Хочу рожать детей, гордиться своим мужем и время от времени покупать обновки. И не только себе. Я и тебе хочу делать обновки.
– Хорошо, Женя, я, конечно...
– Алик, я ведь даже не спрашиваю, куда ты хочешь перейти, на какую работу, кем...
– В самом деле, Женя, почему?
– Потому что я уверена – ничего дельного тебе не предложат. Никогда.
– Может быть, в данном случае ты и права, но...
– Алик, ведь ты самый обыкновенный, пошлый, примитивный, дешевый, жалкий летун. Ты что-то ищешь в жизни? Нет, ничего не ищешь. К чему-то стремишься? Нет. У тебя большая цель? Нет. Маленькая цель? Нет. Ничего у тебя нет.
– Женя, послушай, у них там отличное место...
– Тринадцатое?
– Это интересно... Но ведь рано или поздно мне придется перешагнуть через это роковое число. Знаешь, я решил снова вернуться к практике. Я буду выпускать бумагу, а не исписывать ее. А какие там охота, рыбалка! А грибы! Поронайская долина славится такими...
– Знаешь, как переводится слово Поронайск? Гнилое место.
– Так ведь это же не соответствует...
– Все соответствует. Это будет твое гнилое место. Алик, я сказала серьезно. Подумай, Алик.
Женька посмотрела на него долгим взглядом и вышла, всколыхнув воздух полами халата. На секунду в свете кухонной лампочки вспыхнули ее короткие рыжие волосы, и это было похоже на разрыв первого пристрельного снаряда среди вражеских позиций.
Она действительно могла уйти. Алик знал, что ей стоило лишь поднять телефонную трубку и через полчаса в дверь постучал бы молчаливый господин, чтобы помочь перенести вещи в машину.
– Но я хоть съезжу узнаю, что там и как! – крикнул он в открытую дверь.
И ничего не услышал в ответ.
ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК ТЕТЯ МАНЯ. Сашка прилетел с материка в болонье и в кавказской фуражке, у которой козырек был величиной с посадочную площадку для вертолета. Несколько дней он просидел в гостинице, ожидая неизвестно чего, знакомясь с ребятами и прощаясь с ними. Деньги, оставшиеся после отпуска, таяли с неимоверной быстротой, и Сашка все больше скучнел. Сейчас, направляясь к дорожному ресторану, он негромко и уныло матерился. Идя по узкому снежному окопу, в который превратилась улица, Сашка не видел, что делается в метре от него, продирался на ощупь. Если кто-то шел навстречу, он прижимался спиной к краю окопа, встречный делал то же, и они расходились, не видя друг друга.