Раздвинув широкие листья местного папоротника, Кренник остановился, с желчной усмешкой наблюдая за тем, как Джин беззаботно плещется у берега нагишом, бросив одежду и оружие на берегу. Прицепив бластер к своему собственному бедру, он немой статуей укора принялся ждать, когда девчонка соизволит заметить его присутствие. Жаль, что нельзя сложить на груди руки — правая, хоть и стала болеть меньше, все равно болезненно ныла при нагрузках. А Джин плескалась, не замечая ничего вокруг: темные распущенные волосы облепили мокрые плечи, в прозрачной воде отчетливо были видны изгибы ее тела и маленькая крепкая грудь. Кренник тяжело сглотнул, чувствуя, что его тело отзывается на столь невинно-соблазнительный вид, как и положено телу здорового нормального мужчины, у которого долгое время не было секса. Поэтому он отвел взгляд, заметив на берегу наполненные пресной водой бутыли, обвязанные веревкой, а неподалеку — небольшой водопад.
— Безумству храбрых — венки со скидкой, — наконец сообщил он девчонке, и она испуганно ойкнула, резко обернувшись. В бесстыжих серо-зеленых глазах не отразилось ничего, даже отдаленно похожего на вину.
— Здесь было безопасно… Ровно до этого момента, — дерзко заявила она, вскинув подбородок.
— Понимаю, — язвительно процедил Кренник. — В обществе ядовитых тварей тебе гораздо комфортнее, ведь ты выросла в гадючнике.
— И по чьей вине?! — вспыхнув, завелась Джин, зло сверкая глазищами. Она, ни капли не смущаясь, вышла на берег, отерла ладонями влагу со своего тела и с вызовом уставилась в глаза Орсона. Тот отступил, позволив девушке одеться. Даже отвернулся, хотя перед глазами так и стояла ее ладная фигурка, словно ожог, оставленный на сетчатке ярким солнцем.
— Почему ты ушла, ничего не сказав?
— А ты мне не отец! — с вызовом выкрикнула Джин, и в голосе ее зазвенела злоба. — Не командир, которому я должна отчитываться в своих действиях. Ты для меня Никто! Случайный попутчик, обуза. Именно я обнаружила «гнездо»! Я нашла и источник пресной воды, место, где можно смыть с себя грязь и постирать одежду, а что сделал ты, адмирал?!
Орсон некоторое время молча смотрел на взбешенную девчонку, потом тихо сказал:
— Может, я для тебя и обуза, Джин Эрсо, но так случилось, что я тоже принял тебя в команду. И мне меньше всего хотелось бы найти твой холодный труп или все, что от него останется после общения с местной флорой и фауной.
Больше не сказав ни слова, он взялся за веревку и потащил воду в пластиковых бутылях к убежищу. Джин тоже отвернулась, и вот у нее не возникло сложностей со складыванием рук на груди. Она не собиралась извиняться за свои резкие слова, не собиралась жертвовать своей свободой ради успокоения старика-имперца, который что-то когда-то пообещал ее отцу. Ей ли не знать — любые обещания рассыпаются в пыль под действием обстоятельств. Вчерашние друзья, не моргнув, стреляют тебе в спину, узнав, сколько кредитов под твоим портретом в разделе «разыскиваются».
Все хорошее настроение испарилось в один миг. Еще немного упрямо поторчав на берегу, она пошла следом за Кренником, но не потому, что того требовала вежливость. Просто этот слиимо взял оружие, следовательно, идти за ним на отдалении безопаснее, чем вовсе без прикрытия.
Когда Джин вернулась к вроширу-убежищу, адмирал уже заканчивал поднимать на лебедке последние бутыли с водой. Даже не взглянув в ее сторону, он демонстративно положил бластер под веревочной лестницей, а сам углубился в джунгли. Джин почувствовала легкое беспокойство. Световой день заканчивался, отходить от «гнезда» стало опасно. С одним виброножом не повоюешь против тех же кошек, что запросто могут оставлять на металле рваные следы от когтей. Не торопясь подниматься наверх, Джин Эрсо в тревожном ожидании мерила шагами площадку под веревочной лестницей. Сейчас, когда она осталась одна, в полном недоумении относительно планов своего спутника, Джин начала понимать, что именно имел в виду Кренник. Мучительное ожидание и неизвестность, возрастающая тревога и сотни причин, по которым он может не вернуться обратно, сводили ее с ума. Джин слишком долго жила одна, не позволяя себе ни к чему привязываться, отпугивая тех, кто пытался проявить к ней участие, и в конце концов перестала понимать ту грань, за которой назойливость и суета других трансформируются в настоящую заботу. Искреннюю, теплую. Орсон всего лишь пытался, возможно, неуклюже и неловко, но проявить о ней заботу.