Бьянка молчала, и тогда служанка добавила:
— В каком-то смысле мое сердце такое же пустое, как ваше. Когда-то мне нравился ваш старший брат, но это увлечение осталось далеко позади. Джулио взял меня обманом, и я была так глупа, что решила, будто, отдаваясь ему, сумею отомстить Дино за его холодность. Вашего мужа я только боялась и никогда не любила.
— У тебя есть Орландо.
— Да, только это и греет мне душу.
— Интересно, как бы повел себя Джулио, если б узнал, что у него растет сын?
— Боюсь, он сказал бы, что не имеет к этому никакого отношения.
В день отъезда выдалась пасмурная погода, но Винсенте сказал, что это не помешает отплытию. На причале громоздились многочисленные свертки, узлы, ящики, коробки. Винсенте решил взять с собой наиболее ценную мебель и клавикорды.
Бьянка смотрела на волнующееся море, кутая плечи в египетскую кашемировую шаль с золотой бахромой. На фоне свинцовой воды и серого неба ее хрупкая фигурка казалась почти невесомой.
Неподалеку находилась Кармина, она держала за руку Орландо. Все эти дни одна из женщин жила в предвкушении свободы, другая — в покорном ожидании еще более изощренного плена.
Бьянка думала о том, что, покинув Корсику, она лишится последней надежды на спасение из сетей этого жестокого брака, а Кармина мечтала, как начнет новую жизнь без домогательств Винсенте, без притворства и лжи.
Когда судно отплыло, она облегченно вздохнула и зашагала к дому. Винсенте оставил ей денег, сказав, что она может распоряжаться ими по собственному усмотрению. Он заметил, что давно мечтал открыть в Аяччо гостиницу.
Вернувшись домой, Кармина прошлась по комнатам. Они хранили следы поспешных и бестолковых сборов. Она небрежно оглядела розовые с позолотой обои, которыми так гордился Винсенте. Выражение ее лица было решительным и суровым. Кармина протянула руку и потянула за край обоев. Бумага рвалась с покорным шелестом, обнажая стены, некогда беленые и гладкие, как во всех корсиканских жилищах.
Много лет Кармина ощущала опустошенность, оторванность от корней, какую обычно чувствует человек, лишенный постоянного пристанища. Теперь она осталась одна в этом доме, и пусть он принадлежал не ей, она могла менять его обстановку и внешний вид по собственному вкусу.
Кармина не знала, в чем кроется причина неожиданного великодушия хозяина: в надежде на то, что Орландо — его сын? Впрочем, это было неважно. Главное — отныне он далеко.
Через неделю Кармина настолько обвыклась и осмелела, что наняла рабочих. Они заново побелили лишенные обоев стены и отнесли вычурные шкафы и комоды в сарай. Она велела снять все зеркала и картины; теперь лишь оконные переплеты отбрасывали на белоснежные стены и потолки жилища свои причудливые узоры: розоватые — по утрам и вечерам, золотистые — днем. Кармина повесила на окна светлые занавески и распорядилась обставить жилище обычной мебелью. Размышляя о том, какой должна быть будущая гостиница, она приходила к выводу, что большинству людей нужна не кричащая роскошь, а чувство простоты и покоя.
Именно такого ощущения давно недоставало самой Кармине. Теперь оно пришло. Рано утром, когда Орландо еще спал, она любила раздвигать занавески и встречать восход солнца. Из окон открывался вид на гавань. В проемах между рыбацкими лодками искрилась вода, а краски неба были удивительно нежными. Кармина знала, что ей предстоит много дел, в каких у нее не было никакого опыта, но это ее не страшило. Через несколько лет Орландо подрастет и станет ее помощником. Благодаря сыну она никогда не будет чувствовать себя одинокой.
Эта бухта была опасным местом. Много дней потоки, низвергавшиеся с гор, откладывали при впадении в море гальку и ил, и там возникали лагуны, над которыми колыхался и шелестел тростник, кое-где достигавший высоты деревьев. Эти лагуны становились рассадниками малярийных комаров, несущих гибель жителям близлежащих селений. Нередко, спасаясь от заразы, люди переселялись со всем своим скарбом в другие места.
Жителей Лонтано спасали горы — каким бы сильным ни был ветер, дувший со стороны смертоносной бухты, на его пути стоял грозный камень. Зная о существовании опасной заводи, матери с детства предупреждали детей о том, чтобы они не ходили в ту сторону.
Решив расстаться с жизнью, Данте долго размышлял о том, как это сделать. Самоубийство для корсиканца считалось позором. Куда лучше было бы умереть от какого-нибудь недуга, однако Данте рос здоровым ребенком и превратился в выносливого молодого человека: он никогда ничем не болел.