Они пошли рядом вдоль берега. Орландо толкал тележку — эту работу он не доверял никому. Женщины не разговаривали — ветер все равно унес бы слова в море, — однако обе чувствовали, что их начинает сближать некое молчаливое понимание. Обе были служанками в доме Гальяни, и обе одинаково пострадали. Только первый ребенок Беатрис умер, тогда как сын Кармины был единственной надеждой ее одинокой жизни.
Очутившись дома, Кармина отправила Орландо играть, а сама принялась разбирать продукты. Беатрис присела возле кухонного стола. Ружье она поставила в угол, так, чтобы иметь возможность не спускать с него глаз. Кармина вновь пожалела женщину, единственной опорой которой была эта страшная штука.
— Мне нужны помощники, мы с Орландо не справляемся. Я могу оставить вас здесь. Вы умеете готовить? Или, может быть, согласитесь убирать комнаты?
Беатрис не ответила. Она долго сидела молча, о чем-то размышляя, потом сказала:
— Твой мальчик от кого-то из сыновей Гальяни?
Руки Кармины, перебиравшие зелень, взметнулись, как птичьи крылья, и замерли. Она тяжело вздохнула и потупила взор. Перед Беатрис ей не пристало лгать.
— От среднего, Джулио.
— Неудачный выбор.
— Неважно. Прежде я жалела о том, что это случилось, а теперь нет. В Орландо вся моя жизнь.
— Он не знает правды об отце?
Кармина мотнула головой, смахнув с лица непокорную прядь. В иные моменты жизни она не собиралась себя щадить.
— Я не могу ему сказать. Он дитя не любви, а разврата.
Беатрис посмотрела не нее неожиданно мягким взглядом, и в ее голосе прозвучали непривычные нотки понимания и сочувствия:
— Не бери в голову. Что сделано человеком, то дозволено Богом. На свете существует много людей, чьи родители провели вместе всего одну ночь, и которые никогда не знали даже имени того, от кого были зачаты. Возможно, когда-нибудь ты выйдешь замуж, и у мальчика появится отец.
Кармина покачала головой.
— Едва ли я смогу найти себе мужа. Слишком многое придется объяснять.
— Если мужчина будет тебя любить, объяснять ничего не придется, — твердо произнесла Беатрис.
— Так было с вами?
— Да, со мной и с Симоне.
— Правда, что его убил Леон Гальяни? — решилась спросить Кармина.
— Леон Гальяни тут ни при чем. Все, что я потеряла, я потеряла по своей вине.
Прошло несколько недель. От Беатрис не было никакого толку. Она ничем не занималась, только ела, спала, бродила по берегу и иногда разговаривала с Карминой. Последняя, случалось, думала, не нанесет ли присутствие Беатрис, человека, для которого, по-видимому, не существовало преград в виде уважения к кому-либо или страха перед чем бы то ни было, урон репутации гостиницы. Здесь останавливалось много приезжих с материка, которым мог не понравиться вид неопрятной угрюмой женщины с настороженным взглядом. И все же Кармина не могла выгнать Беатрис или хотя бы намекнуть на то, что пора освободить комнату.
Под вечер Кармина обыкновенно чувствовала себя смертельно уставшей и все же не сразу ложилась спать. Случалось, она стояла возле окна, смотрела на горизонт и размышляла о разных вещах. Например, о ветре. О том, что людям, живущим на острове, всегда приходится бороться с ним, хотят они этого или нет. О море, которое обладает свойством смывать и уносить печали и без конца напоминает человеку о вечном движении. А еще о том, как причудливо устроен белый свет, где даже капля воды или песчинка способна превратиться в целый мир. У Кармины впервые появились мысли о том, что и она сама кое-что значит в этой жизни.
Об этом свидетельствовали не столько щедрые чаевые, сколько улыбки постояльцев и их похвалы. Уважение для нее значило больше, чем глоток воды для мучимого жаждой путника.
Кармина собиралась задернуть занавески, как вдруг заметила человека, вид которого поверг ее в дрожь, хотя он имел полное право войти в этот дом и сделать все, что заблагорассудится.
Винсенте Маркато так давно не появлялся в Аяччо, что порой Кармина забывала о том, что он вообще существует!
Она охотно показала бы ему хозяйственные книги, рассказала о том, кто живет в комнатах. Она была не готова к другому: обнажить перед ним душу и тело, лечь с ним в постель и в очередной раз солгать, что Орландо — его сын.
Кармина задрожала, словно от холода, и набросила на плечи шаль. Она спустилась по лестнице с лампой в руках. Винсенте стоял на пороге и смотрел на нее снизу вверх. В его облике по-прежнему угадывалось что-то хищное — жесткая складка вокруг губ, красноватые прожилки в глазах. Он был все также щеголевато одет: суконный фрак шоколадного цвета со стальными пуговицами, модного полувоенного покроя белый пикейный жилет, серебряная булавка в галстуке, светлые панталоны, высокие сапоги для верховой езды.