— Хочу поглядеть, как вы зеброидов объезжаете.
Ну, пан, понятно, приказ нам: «Приготовить Мотылька, утром объезжать будем». А конь этот, надо вам сказать, только по прозванию был Мотылек. По-настоящему-то он был хуже собаки бешеной. Одно слово — дикий зверь. Кабы не гости, его бы месяц целый приготовлять надо. А тут он у нас дней пять по кругу побегал да раза два на него седло надели, без седока, — вот и вся приготовка.
Наутро явился пан с гостями, и началось представление. Мотылька связали всего, человек десять держали его, а двое надевали седло и уздечку. Конек храпел, скалил зубы. Барышенка та аж визжала от страху, а сама все-таки радовалась, что увидит потеху такую.
Ну, недолго ей пришлось тешиться. Главным наездникам нашим не повезло в этот день. Один только сел на Мотылька — как он его жвыкнет кверху! Тот так и взлетел пробкой. Поднялся — нога вывихнута, встать не может.
Пан нахмурился, велел другому садиться. Этот сперва было подержался, а потом два раза кряду вылетел и больше не смог: и так еле ноги утащил.
Пану нашему неловко: только начал угощать, а угощенье-то и вышло все. Он распалился, кричит:
— Кто сядет на Мотылька? Сейчас десять рублей заплачу!
Ну, где же там! Своей головы всякому, жалко. Разно кто сядет? Барышненка та носик сморщила.
— Я думала, — говорит, — это интересно. А это вовсе не интересно.
Пан аж зубами заскрипел от злости и отвернулся, хотел уходить. Вдруг откуда ни возьмись Трохимка. Подошел этак к пану и говорит:
— Давайте десять, сейчас объезжу.
Я было за чуб его при всех прямо.
— Ты что, ополоумел, паршивец? Сейчас пойду мать приведу. Не слушайте его, ваша милость, видите — хлопец малый, не разумеет ничего.
Трохимка опять до пана:
— Нет, я умею. Я лучше их всех езжу, вот увидите. Если хоть раз упаду, то больше никогда в конюшню не приду. Они нарочно не дают мне зеброидов, потому что им завидно.
Ну, пан, известно, рад. Ему жалко, что ли? Убьется — одним хлопцем меньше будет, только и всего. Велел он опять привести Мотылька и укоротить стремена, чтобы как раз Трохимке были. Мы поддержали коня. Трохимка уселся, взял поводья и только успел крикнуть:
— Пускайте!..
Ох, ребятушки! Много я видел озорников среди вашего брата, но такого поганца непослушного мне больше не доне лось встретить. Попадись он мне сейчас — своими бы рунами так отодрал за уши, что вовек бы не забыл.
Что он с ним делал, этот Мотылек! Сперва все на месте кидался: подпрыгнет да вбок, подпрыгнет да вбок. Спину то горбом выгнет, то в линейку распластается. Потом кинулся прыгать по кругу, как в цирке. Потом ка-ак взовьется на дыбы! Барышненка та и плачет, и смеется, и визжит — все сразу. Я аж глаза зажмурил: конец, думаю, хлопцу, пропал наш Трохимка!
Тут, слышу, затопало. Открыл глаза, вижу — далеко в степи пыль столбом, и в ней Трохимкина голова мелькнула. Мелькнула и исчезла.
Стали мы ждать. Ждем долго, с полчаса. Никого не видать. Я к пану:
— Ваша милость, дозвольте поехать поглядеть. Убился ведь парень.
— Подожди, не твое дело.
— Как же, — говорю, — не мое? Племянник он мне родной.
Он только рукой махнул: отстань, не до тебя тут.
Прождали мы еще с час — нету ни Трохимки, ни Мотылька. Барышненка уж нос опять наморщила. Скучно ей стало. Тогда я потихоньку от пана начал заходить за конюшню. Хотел оттуда, пойти в степь, разыскивать хлопца. Вдруг слышу опять топочет. Сзади нас, с другой стороны. Обернулся и глазам не верю: они самые. Мотылек в мыле весь, аж капает с пего. Трохимка серый, как стена. То ли он пылью так покрылся, то ли устал очень.
Подскакали к нам — стой, машина! Мотылек встал и заводил боками, как паровоз. Трохимка слез с него, отдал нам поводья и пошел.
— Подожди! — крикнул пан. — На вот тебе.
Он долго искал в кошельке и нашел полтинник.
— На. Это тебе награда. А кроме того назначаю тебя объездчиком зеброидов. Будешь получать в месяц пять рублей.
Вот шельма! Сразу с двух концов надул хлопца: и с наградой и с жалованьем. Ведь тогда уж третий год война шла, Деньги были дешевые. Другие объездчики по двадцать да по тридцать получали. А он Трохимке пять положил, за такую-то каторжную работу.
III
С этих пор наш Трохимка совсем отбился от. людей. И что ему дались эти лошади, шут его знает. Другие хлопцы в его годы только и думают, как бы на улицу удрать да с товарищами побаловать. А у этого вместо товарищей зеброиды были. Вечно, бывало, с ними возится. Только что не спал в стойле.
Ну, зато и они его отличали от всех, это надо прямо сказать. Бывало, если он в конюшню зайдет, они все к дверям. Уши подымут, глаза скосят на его шаги и лают, как зебры А уж он обязательно чего-нибудь да даст каждому: тому хлебца корочку, тому сахару где-нибудь стащит, тому арбуза кусок.