— Давно она так?
— П-п-после обеда начала.
— Что же вы не послали за доктором? Тогда он еще дома был.
— Я ккк-к…
— А ну вас совсем! Слова из вас не выжмешь.
Подошли старший нарядчик Куксин и дедушка Федоренко.
— Кто ее кормил вчера?
Я кормил! — сказал Федоренко. — Зерна дал и сена. Ела она плохо.
— Зерно свежее было, не прелое?
— Только вчера получил.
— А ларь чистил перед тем, как засыпать?
— Ларь? — Федоренко помолчал, потом неуверенно ответил: — Да, как же… своими руками…
Павел Федотыч пристально посмотрел на него.
— А ну, пойдем, посмотрим.
Сначала Федоренко пошел к ларю быстро и решительно. Потом шаги его сделались тише, тише и наконец вовсе остановились. Он поднял растерянное лицо.
— Павел Федотыч, ларь-то я вычистил, вот с места не сойти. Только… не знаю уж, как и сказать вам… Там у меня этот… мышьяк на дне…
— Мышьяк? Ты с ума сошел? Ведь ты же за это в тюрьму попадешь!
— Да нет, там не самый яд, а только лепешки такие, на мышьяке. Шесть штучек. Я видел, хозчасть мышей так травила. А у меня их тут пропасть, этих мышей. Овес едят. Жалко ведь.
Павел Федотыч побелел от досады и беспокойства.
— Сейчас же дать ей слабительного! Куксин, приготовь ведро теплой воды. А ты сбегай к Августу Иванычу и попроси хорошую порцию лекарства. Скажи — для Пальмы. Да живо! Слышишь? Чтобы через пять минут здесь был.
Засуетились, забегали люди, испуганно захлопала тяжелая дверь. Молодой самец лошади Пржевальского поднялся и сердито ощерил зубы: что, мол, они тут носятся, спать не дают?
Панченко трусцой подбежал к Павлу Федотычу и взволнованно замахал руками.
— Я к-к-к…
— Отстаньте вы! — огрызнулся Павел Федотыч. — Не каркать надо, а дело делать. Проворонили такую штуку. Ведь это чорт знает, что за безобразие! Имейте в виду, что вы будете отвечать за Пальму, если она сдохнет.
Принесли ведро с теплой водой — слабительное. Павел Федотыч сам сделал болтушку и понес Пальме. Панченко еще сильнее замахал руками и вдруг выстрелил одним словом:
— Уже!
— Что такое? Что вы кричите?
— Уже. Есть слабительное.
— Как есть? Откуда? Вы что, дали уже?
— Дал, вечером. Я к-к-к…
Павлу. Федотычу показалось, что умнее и красноречивее человека нет на свете. Он благодарно пожал ему руку и попросил извинения, что кричал на него.
Все сразу повеселели. Куксин убрал ведро. Федоренко побежал к ларю, разостлал на полу полог и яростно стал вычерпывать из него овес. Минут через пять он закричал:
— Тут они! Все шесть штук целы. Пальма не отравилась вовсе. А вот овес-то, правда, неважный.
Часа через полтора Пальме стало лучше. Она подошла к кормушке и губами начала выбирать сено.
Неспокойная ночь близилась к концу. В станках потягивались, встряхивались и фыркали после сна животные.
В том же помещении, только на другой стороне, мычали красивые индийские быки — бантенги и горбатые темноглазые зебу.
В одном станке стояла и кряхтела красная корова. Она была привязана за недоуздок. Павел Федотыч зашел, снял недоуздок и тихонько погладил ее по спине. Корова легла и начала шумно отдуваться.
Павел Федотыч поправил возле нее сено и тихо отошел в сторону.
Корова тужилась, глядя на маленького человека доверчивыми глазами. И вот на свет показалось новое существо, малюсенькое, тихое и мокрое. Глаза у него были еще закрыты, ножки с беленькими подушечками на копытцах сложены вместе.
Павел Федотыч поддержал его руками, корова сделала последнее усилие, и на соломе очутился крохотный, только что родившийся теленок.
Куксин осторожно полил на него воду, Федоренко растер и обмыл ему мордочку. Новорожденный открыл выпученные глазки и первый раз в жизни увидел свет.
Его положили в круглую корзину с соломой и понесли к матери. Мать засуетилась и лизнула его шершавым языком прямо в нос. Тут только она почуяла, что перед ней ее маленькая новая дочка, и позвала ее новым материнским мычанием. Дочка отозвалась из корзины неумелым грубым голосом: м-м-а-а…
Все засмеялись. Куксин взял корзину с дочкой и понес ее в телячьи детские ясли, к таким же малышам.
IV
На дворе было уже совсем светло. Лужицы покрылись гонким ледком, но от этого бугорки еще больше стали похожими на холодные котлеты в застывшем масле. От них во рту сразу делалось вкусно.
— Ну, теперь-то я уж закушу!: — сказал Павел Федотыч. Ох, целого быка съел бы!
Он шел вдоль сетчатых двориков, выстроенных позади антилопника. Из антилопника вышел Сашко.