Мы уезжаем из Галле, а мистер Кингсли, заливаясь, рассказывает нам об особой талантливости своих земляков — южных цейлонцев. По его словам, здесь все лучше, чем на остальном Цейлоне, — и кушанья, и танцы, и костюмы… Ему безразлично, кого хвалить из своих соотечественников. Он гордится общественными деятелями из числа южан, хвалит музыкантов, танцоров и инженеров, но тут же шутливо добавляет, что и карманы на юге нужно беречь заботливее, чем на севере…
Гала… Галле… Голль… А в нашем воспоминании останется этот город воплощением небывалого, мерещившегося с юности. И лучше всех других подошло бы к нему имя несуществующего гриновского Гёль-Гью.
ДЕРЕВЬЯ-ИЖИЦЫ
Коломбо богат не только приморскими окрестностями. Совершаем ряд поездок по предгорным районам, и предоставление о кокосовом Цейлоне дополняется представлением о Цейлоне каучуконосном и чайном.
Сначала при поездке в сторону от моря дорогу окружают сплошные кокосовые лесосады. Но вот к дороге подступают округлые выступы серых скал в десяток, а то и полсотни метров высотой. И на склонах увалов на смену пальмам приходят какие-то неизвестные нам деревья, тоже образующие не то леса, не то сады.
От стволов этих деревьев совсем не отходят горизонтальные ветви. Каждый ствол ветвится только вверх, раздваиваясь и далее как бы кустясь веником, но не от корня, а примерно с половины своей высоты. Получаются фигуры, напоминающие заглавную латинскую букву игрек или мальчишескую рогатку.
Это плантации каучуконосов, знаменитой бразильской гевеи. Ими заняты огромные пространства и в Бразилии, и в Малайе, и в Индонезии. Хочется запомнить их облик, чтобы представить себе гевейный ландшафт так же реально как виноградники или кукурузные поля. Сначала теряешься, — листва заурядная, стволы серые… Но ижицеобразные развилки стволов не спутаешь ни с чем. Под негустыми кронами покоится целый ярус развилочных ветвей. Свет обильно проходит через этаж листвы и заставляет сиять серые стволы и воздетые кверху ветви гевей нежным пепельно-розоватым светом. Совсем особая атмосфера, такой мы никогда не видали в своих лесах.
На высоте метра-полутора от земли на стволах заметны косые надрезы. Это следы «подсочки» гевей. К надрезам привешены чашечки из скорлупы кокосовых орехов. В них стекает сочащийся из надреза млечный каучуковый сок — латекс.
Встречаются полуголые тамилы с ведрами, опорожняющие собранный в чашечки сок и относящие его на фабрику. Заглянув в ведро, легко принять латекс за сливки или сметану.
На каучуковой фабрике знакомимся с разными способами варки каучука. В одном случае получается белое, как морская пена, резиновое кружево, в другом — нежная, вздрагивающая, как желе, розоватая молодая резина.
Еще недавно Цейлон производил только полуфабрикаты, вывозя их в Англию, а уже оттуда получал изготовленные из своей же резины изделия. Теперь фабрики начинают сами осваивать производство конечных продуктов. Вот штампованные резиновые салфетки в виде изящных розовых листьев с ажурной рельефной сетью прожилок. Их можно класть на скатерть под тарелки и стаканы, а загрязнив, споласкивать легче, чем любую посуду. Вот тоже штампованные половинки игрушечных попугаев, потом их склеивают. Так поступают и с треугольными выкройками будущих мячиков, из которых сначала получают многогранники, но предварительно заключают внутрь какое-то вещество, выделяющее газ, и (склеенные многогранники раздуваются в шары.
Рядом дело серьезнее: штамповка автомобильных покрышек. Это уже не салфетки и попугайчики! Впрочем, ассортимент изделий удивляет и другими неожиданностями: из соседнего станка выскакивают резиновые статуэтки шестируких богов.
В одном из цехов над прессовкой и обрезкой белых резиновых кружев работает почти голый сингал — бритый старик с женским пучком-прической, худой и высокий, с умными и грустными глазами. Он даже не взглянул на нас, непрошеных посетителей, — видимо, европейские туристы нимало не развлекают и не привлекают его. Старый рабочий с полным достоинством продолжал свое дело, мастерски заправляя в станок очередные пласты белого кружева и сбрасывая в сторону обрезки. Не хотелось мешать его работе, но было как-то стыдно уйти, ничем не выразив своего к нему уважения. Сказав по-английски: «Извините, это вам на память», — я положил ему в руку университетский значок и добавил: Это русский, советский».
Старик прервал работу, сначала растерялся, забеспокоился, но потом просиял и не знал куда ему смотреть, на меня или на полученный сувенир. Положив значок на станок, он сложил руки в индийском приветствии, ладони килем у груди, и долго провожал нас растроганно улыбающимся взглядом…