…Акулы появились возле нашего траулера, лишь только судно легло в дрейф. До темноты провозились на палубе: готовили снасть для ловли тунцов, ярус к выметке. Стаскивали и составляли рядком ящики с коваными, величиной почти в палец крючками. Каждый из крючков прикреплен к металлическому, свитому из многих крепчайших стальных проволочек поводку, чтобы хищная рыбина не откусила крючок. Отдельно штабелем уложены поплавки, похожие на пластины сыра, а в сторонке — бамбуковые вешки с красными флажками на вершинках.
Ночь. Все кругом будто тушью залито. Россыпь звезд над головой и четкое их отображение в спокойной, темной воде.
Странное ощущение. Где вода сливается с небом — не видно. И это легкое покачивание. Как будто мы не на траулере, а на космическом корабле. Летим среди невероятного скопища звезд. Мы уже вне солнечной системы, потому что не видно ни земли, ни луны… Нет, мы все же в океане: голубая тень скользнула внизу. Всплеск. Тонкий свист. Дельфин подплыл полюбоваться на траулер.
Тухнет свет в одном, в другом иллюминаторе. Завтра подъем еще до восхода солнца. И мне пора, не высплюсь. Но как уйти? Будет ли еще когда в жизни такая ночь?
Тяжелые шаги. Черная угловатая фигура движется по ботдеку. Таким, наверно, черным, угловатым и тяжелым был Командор, идущий к Дон Жуану. Но это не Командор — боцман, ищет кого-то, грохочет своими сапожищами, тишину разрушает.
— А, вот ты где! Весь пароход обшарил, думал: ухнулся в океан. — Голос у боцмана хрипловатый, какой-то шершавый. — А ну марш в каюту!
— Садись рядом… банан перезрелый, — говорю я. — Погляди, какая ночь.
— И то верно, — понизив голос, отвечает боцман. — Бегаешь, бегаешь, а на такую красу и взглянуть некогда. Подвинься. — Помолчав немного, окинув взглядом весь этот прекрасный ночной мир, боцман озабоченно говорит: — Итак, ты на крючках. Самое опасное место на ярусе. Если не успел наживку насадить, не сдерживай поводок — отпускай. А то крючок вонзится в руку и сам улетишь за борт заместо наживки. Однако иди все же спать.
— Иду, иду.
Вовка Нагаев, мой напарник по каюте, уже спит. Лезу в свою верхнюю койку и зажигаю над головой лампочку. Надо хоть немного почитать астрономию да решить одну-две задачки на определение места судна в океане по звездам. Вон они, в ритме плавной, с борта на борт, качке то всплывают вверх, к краю открытого иллюминатора, то все дружно скатываются вниз… Так, на чем я вчера остановился? Неужели когда-нибудь наступит момент, что я изучу морские науки, сдам зачеты, экзамены и поднимусь в ходовую рубку штурманом?
Глаза слипаются. Книга валится из рук. И вдруг что-то холодное, трепещущее и скользкое падает на мою голую грудь.
— Змея! Змея! — ору я и открываю глаза. Фу, летучая рыбка. Впорхнула на свет прямо в иллюминатор.
Швыряю ее назад, в родную стихию. Потянувшись, захлопываю иллюминатор и выключаю свет. Пищат пружины койки. Что-то бормочет во сне Вовка Нагаев. Ему хоть из ружья дуплетом над ухом пали, не проснется.
— По-одъем! На ярус, лежебоки!
Топот сапожищ по коридору, удары кулаком в двери. Кажется, лишь глаза сомкнул — и уже подъем. Соскакиваю с койки. Трясу Вовку за плечо, тот отмахивается, пытается закутаться с головой в простыню. Стаскиваю его на пол, трясу, дергаю за мягкие, похожие на пельмени уши. Вовка мычит, отбрыкивается и, кутаясь в простыню, уползает под столик. Беда с ним! Вот так каждое утро. Пока моюсь, Вовка засыпает под столом, храпит даже. Ничего не остается делать, как вылить ему на голову кружку воды.
Холодюга. Африка называется! Вся палуба, лебедка, каждая железка покрыта крупной и холодной росой. Небо на востоке чуть розовеет. Где ты, солнце, отчего мешкаешь? Вылезай же побыстрее, обогрей!
— Начали! — командует боцман и швыряет за борт концевую вешку. — Быстренько, ребятушки!
Шр-рр-р… Ш-рр-рр. Шурша, гибкой и влажной серо-зеленой змеей уползает за борт из ящика и исчезает в волне «хребтина» — крепчайшая веревка, к которой крепятся поводцы с крючками, поплавки и вешки. Подхватив холодную, из морозилки, сардину, я насаживаю ее на крючок и бросаю за борт.
Кажется, траулер идет слишком быстро. Еле успеваю насаживать наживку. Чувствую, как поводец натягивается струной, крючок рвется из рук. Отпускаю один крючок без наживки, потом еще один.
— Эй, в рубке! — орет Михалыч. — Убавьте ход!
— Нормально идем, — возражает вахтенный штурман, — три узла. Дам меньше — до ночи ярус не поставите.