— Что? Почему ты не хочешь почтить ларов моего дома?
— Я почитаю тебя как человека, Марк, но… я не могу приносить жертвы никому, кроме моего Бога, — смущенно отозвался тот.
— Благие боги! — воскликнул Марк, — ты римлянин из рода Габиниев, не этих Аквов-Врамов, тебя что, иудеи затащили в свою ватагу? Ты же проливал кровь на войне с ними! За Рим!
— И не оставил своего служения Риму, ты видишь, Марк. Но жертвы богам — этого не могу.
— Так ты теперь иудей?
— Нет. Я чту своим Господом Иисуса, прозванного Христом.
— Что ж, лучше, чем…
Веспасиана, хотел сказать Марк, но вовремя сдержался. Чудные дела творятся под солнцем в этой части света. Римлянин чтит какого-то Иисуса и не приносит жертвы ларам.
И все же он воин.
— Как бы то ни было, десятник Пятого Македонского всегда будет почетным гостем за столом сотника Четвертого Македонского.
— Благодарю, господин.
Марк наконец-то вошел под кров отеческого дома, где не был с раннего детства, немало не заботясь, что над бирюзовыми бусами вспыхнули радостным, пусть и недоверчивым огнем серые девчачьи глаза. У него будет время со всем этим разобраться долгими зимними вечерами.
И стоя перед домашним ларарием, забытым за долгие годы отсутствия, он думал о многом. О том, что Остров теперь и есть его провинция, его легион, его судьба и его кара. Что островитяне нелепы в своих предрассудках, но боги прекрасны и благосклонны. И среди простоватых божеств — поди, деревенской работы — выделялась своей красотой и юностью одна, как Далмация среди римских провинций и как рассвет среди суточного круга. Волосы ее из-под легкой накидки ниспадали на плечи, а чуть разомкнутые уста то ли хотели его о чем-то спросить, то ли не решались улыбнуться.
И была она похожа на Спутницу, как похожа на нее всякая красота этого мира. Словно она не странствовала всегда на его персте, а ждала его именно в этом доме. И о чем-то хотела — и не решалась ему поведать.
И только Филолог, приносивший вместе с ним скромную жертву ларам, нарушил благоговейную тишину:
— Марк, мы говорили с тобой о кольце. Будь я суеверен, я бы сказал, что кому-то из богов не понравилось, как ты хвалился своим римским достоинством, и они наслали на тебя воспаление сустава. Но я всего лишь человек, прочитавший несколько книг о лекарском искусстве, и поэтому скажу просто: если ты сейчас не снимешь кольца — на время, на время, разумеется! — ты его снимешь уже только вместе с пальцем, который придется отсекать как гангренозный член. Посмотри на это вздутие.
Марк привык терпеть боль, это правда. Но здесь было что-то большее, чем боль. Его Спутница покоилась между двух красноватых подушек — так распух ушибленный сустав. И даже не в том дело, что больно, а — можно ли держать ее на больном пальце? Не оскорбит ли это ее покоя?
— Что ты предлагаешь? — спросил Марк.
— Временно снять кольцо и отдать под защиту твоих ларов.
— Снять всадническое достоинство?
— Ну, или переместить его на другой палец, если ты готов.
Марк хмыкнул. Не такой была Спутница, чтобы менять место, но… Может быть, боги посылали ему знак, что здесь он обрел дом и покой? Что Спутница вернулась туда, где ей место, и нет больше нужды в ее покровительстве среди странствий и сражений, потому что закончен им счет?
— Да, — ответил он, — сниму.
Но это оказалось не так-то просто сделать — палец при малейших усилиях отдавался все большей болью. Кольцо намертво застряло.
Но что остановит хитрого грека? Смазав палец Марка оливковым маслом, он обмотал его тонкой ниткой по спирали, кончик с трудом просунул между кольцом и кожей, а потом потянул. И кольцо не сразу, с трудом, но проскочило через сустав, отозвавшийся вспышкой боли, — и слетело с пальца!
Спутница легла в ларарий к Спутнице — кольцо к небольшой статуэтке, которую Марк уже не мог называть иначе. Вечернеосеннее солнце золотило весь атриум и статуи божеств, высоко над ними плыли облака, а по кровле прыгала птичка с длинным черным хвостом, словно вестница небес: теперь-то все будет хорошо!
И радуясь покою и счастью, Марк по военной привычке подумал: как все-таки крепки и надежны ворота отеческого дома — варвары никогда не переступят этого порога иначе, чем в рабском звании.
Варвары
Через пятьсот сорок два года в эти самые двери (стены сохранятся, а дверное полотно, конечно, будет совсем другим) войдут Ратобор и Гремислав, сыновья Велемира, во главе своей ватаги. Двери окажутся незапертыми — к чему и запирать, если варвары все равно вышибут их или подожгут все здание? Чем меньше сопротивляешься варварам, тем меньше приходится восстанавливать после их ухода. Если, конечно, они уйдут — и если будет кому восстанавливать.