За мгновение до этого все старые обиды и боль неудовлетворенности вернулись и пронеслись, как порыв жаркого летнего ветра. Я попросту устал и думал о том, как хорошо сидеть на прогретой солнцем веранде и говорить с Дорной.
— Вы так добры, — сказал я. — В глубине души я все время чувствовал, что вам доступно совершенство, несмотря на все различия и преграды.
— Значит, я — совершенство? — мягко спросила она.
— Абсолютное совершенство, Дорна…
Закрыв глаза, я слушал, как словно издали доносится ее голос.
— Вы достаточно натерпелись от меня, дорогой Джонланг. После ленча я расскажу вам о себе. А пока пойду взгляну, что там на кухне.
И действительно, беседа наша возобновилась лишь после ленча. Примерно на час мы разошлись по своим комнатам, и я, как настоящий инвалид, даже вздремнул немного. Мы встретились вновь в уставленной книгами зале с низким потолком: поднялся туман, и на веранде стало холодно и неуютно.
— Итак, хотите ли вы, чтобы я рассказала вам о себе, Джонланг? — спросила Дорна, когда мы удобно расположились возле камина; Дорна — в кресле королевы Альвины.
— Да, Дорна.
— Во-первых, — начала она, — позвольте сделать вам еще один упрек.
— Смелее, Дорна.
— Это насчет вашей «Истории».
— И в чем же я виноват?
— Вы были довольны помощью Мораны?
— Конечно.
— Однако пытались внушить мне мысль, что предпочли бы мою помощь.
— Я был бы счастлив, если бы вы помогли мне.
— Почему?
— Чтобы работать с вами рядом!
— А разве вам не хотелось, чтобы «История» сыграла какую-то определенную роль?
— Разумеется.
— Так могла ли я помочь вам? Ведь я принадлежу к другой партии, я — ваша противница.
— Уверен, что вы не прибегли бы к нечистой игре.
— Уверены? Не знаю, но помогать бы я вам не стала… Почему вы изменили решение превратить «Историю» в воинствующий документ и смягчили тон?
— Вы хотите сказать, что она — недостаточно сильный аргумент в пользу установления торговых отношений?
— Весьма слабый! Уверена, что Морана никогда не пыталась повлиять на ваш замысел — сделать из «Истории» документ воинствующий, — но ее гораздо меньше интересовала ваша убедительность, чем красота вашего стиля. И вы прониклись тем же настроем. Кое-где в книге сохранились следы первоначального замысла, но они словно островки, полузатопленные мощным приливом. В конечном счете все, что осталось, — это сухой отчет о вашей стране, никого ни в чем не убеждающий. Я ожидала серьезных доводов в пользу развития внешней торговли.
— Вам было интересно, Дорна?
— О да, написано простым, доступным, хорошим языком — в остальном же ни то ни се. Я была разочарована.
— Жаль…
Критика Дорны была неотразима.
— Попробуйте еще раз, Джонланг, стараясь при этом быть беспристрастным.
Я хотел сказать, что покончил с подобными вещами.
— Если желаете знать, мне нравилось, что Морана помогает вам… Я никак не могла удержаться от мысли, что, встреть вы ее раньше меня, «полюбили» бы ее и она, конечно, обращалась бы с вами куда лучше…
— Вы были ко мне справедливы.
— Но она не увлеклась бы вами так, как я…
Сердце у меня замерло. Мы старательно избегали глядеть друг на друга.
— Я чувствовал, что вы увлечены мной, но никогда не предполагал, что настолько.
— Мне не хотелось бы воскрешать в вас какие-либо надежды… — сказала она, помолчав.
— Воскрешать уже нечего.
— Не будьте столь самоуверенны, — резко ответила Дорна. — Я тоже немного с этим знакома.
Я поклонился, но промолчал.
Они сидела опустив голову, очень тихо и, казалось, внимательно разглядывала свои руки, но взор скользил мимо.
Румянец медленно проступал на ее щеках. Потом она резко вскинула голову, глаза ее горели.
— Когда вы приехали весной, я знала, что вы «любите» меня… по крайней мере я думала, что это так. Я знала, что это не апия, но мне и не хотелось иных, более глубоких чувств. И еще мне было жаль вас. Ведь я ощущала себя предательницей. Однако к жалости примешивалось и еще нечто. Не ания, нет. По отношению к вам я никогда ее не чувствовала.
Она сжала руки так, что костяшки пальцев побелели…
— Ах, правда в том, что я хотела, чтобы вы пробудили во мне это чувство! А вы только и думали, как бы развлечь меня. Мне хотелось касаться вашего ясного, открытого лица, целовать ваши честные, удивленные, растерянные глаза! Мне нравилось все, что было связано с вами. И я вовсе не боялась вас, я боялась себя самой.