— Я снова смирился с жизнью.
— И не забывайте о Наттане.
— Ах, Дорна!
— Я понимаю, это еще не значит, что вы остыли ко мне. Трудно быть однолюбом и хранить верность лишь одному человеку. Я не виню вас. Я понимаю все, и даже то, что вы предложили ей стать вашей женой, вы, с вашими привычками и взглядами, с вашей «любовью», лишенной алии, — даже тогда ваше чувство ко мне могло быть подлинной анией.
— Оно и было ею, мне так кажется. Но жить с Наттаной тоже было хорошо… Неужели я совсем запутался?
— Не думаю.
— Но ания не может умереть!
— Она и не умирает, что-то остается навсегда, как прекрасная картина, ставшая частью вашей жизни.
— Но что превращает ее в эту картину?
— Настрой наших чувств и ума, Джонланг, любое резкое вмешательство или перемена в вашей жизни. Не обязательно связанное с другой женщиной.
— Какие же перемены произошли со мной?
— А разве вы сами не чувствуете, как сильно изменились? С вами произошло немало всего. Теперь у вас есть цель, которой прежде не было.
— У меня нет цели, Дорна.
— Вы уверены? Но вы жили так, словно она у вас была.
— Какая же, по-вашему, цель стояла за моими поступками?
— Цель — выбрать себе определенный образ жизни, перестать быть сгустком чувств. Цели появляются раньше, чем мы осознаем их. Это лишь отчасти — мысли, порожденные нашим умом.
— И все же я не вижу определенной цели в своей жизни.
— Дело серьезней, чем вы полагаете, мой милый Джонланг: ваша бескорыстная любовь дарила себя другим. Вы глядели в лицо смерти, спасая мою жизнь и жизнь моего ребенка.
— Я не понимаю.
— Потерпите, мой дорогой… Теперь вы и я достигли того, что недоступно почти никому из мужчин и женщин, — мы полностью понимаем друг друга.
— Как же все это может сделать мою любовь меньше?
— Не меньше, нет… просто вы перестанете стремиться обладать мною. И про себя я ничего не могу сказать наверняка, как, впрочем, и вы, пока не встретите и не пожелаете кого-нибудь еще.
— Дважды пережить анию, Дорна? Это возможно?
— Да, если в вашу жизнь властно вторгнется что-то новое. То, что случилось, может сделать вас свободным. Ведь вы хотите свободы, не так ли? И оставьте право на свободу мне!
— Разумеется, если не смогу обладать вами.
— Вы никогда не сможете этого.
— Как вы жестоки, Дорна!
— Не отчаивайтесь, Джонланг. И не позволяйте мне отвращать вас от этой новой цели…
— Которая мне непонятна!
— Потерпите! Молю вас, потерпите!
— Как долго прикажете терпеть?
— Пока не почувствуете себя уверенным. Вы еще колеблетесь.
Она замолчала.
— Хорошо, я потерплю. Больше мне ничего не остается.
— Не старайтесь воскресить старую любовь, если ей суждено умереть.
— Вы хотите сказать: перемены, о которых вы упоминали, убьют ее.
— Дадим им такую возможность, чтобы я окончательно перестала быть помехой вашей жизни… Мне не хотелось бы говорить вам, но это — единственная правда, которую я могу вам сказать.
— Но по чему я узнаю, что, если моя любовь к вам умрет, это будет естественно и правильно?
— Ждите — вот все, что я могу вам сказать!
— Но чего, Дорна?
— Того, что подарит вам жизнь. Иногда она делает подарки. Может быть, и я смогу помочь вам.
— Чем сможете вы помочь мне, Дорна? Вы никогда не будете моей.
— Кто знает, быть может, я смогу дать вам нечто лучшее, нежели женщину, которой вы неспособны принести счастье и которая лишь помешает стать счастливым вам. — Она встала. — Давайте закончим пока на этом наш разговор, — сказала она дрожащим, напряженным голосом и быстро, не оглядываясь, вышла.
Подождав какое-то время, чтобы снова не столкнуться с Дорной, я вышел из дома. Туман, окутывавший Фрайс, снизу мог показаться густыми облаками. Случается, человек слушает музыку и глубоко тронут ее звуками, но после этого неожиданно в душу изливается покой, еще более благословенный, чем был ведом когда-либо раньше. Дорна сейчас была подобна музыке, волнующей, надрывающей сердце, но доносящейся издалека. И все же у отчаяния есть родная сестра — равнодушие, и, когда отчаяние заводит человека слишком далеко и оказывается для него невыносимым, является равнодушие, неся с собой обманчивое облегчение, похожее на счастье. Как приятно наконец ощутить его, оставив позади мучения, беспокойство, обиды!
Дорна сказала: «Потерпите!» Я ответил: «Что мне еще остается?» В тот момент это не казалось смешным, но сейчас я вдруг развеселился. Ведь и в самом деле жизнь, проведенная в ожидании, неизбежно чахнет… Мне хотелось каких-то решительных действий… Может быть, это и была та неведомая мне цель, о которой говорила Дорна.