— Ну, у меня не совсем так, — сказала она с легкой усмешкой, и все же в сердце мое закралось подозрение, тем более когда я вспомнил слова Наттаны, сказанные после посещения сестры.
— «Рыжие волосы — горячее сердце» — это что, островитянская пословица?
— Так говорят у нас в семье.
— Вы имеете в виду вспыльчивость?
— Не только, Джонланг!
— Вы никогда не были вспыльчивы со мной, хотя, если помните, предупреждали, что у вас тяжелый характер.
— Если бы я когда-нибудь вспылила в вашем присутствии, то умерла бы со стыда! — воскликнула Наттана.
— Вот это славно!
— С вами я совсем другая. А вам случалось срывать на ком-нибудь злость?
— Конечно.
— Не верю.
Я подумал, уж не считает ли она кротость свойством того же порядка, что и «бледно-розовые» эмоции?
— А вы меня разозлите.
— Не искушайте меня, Джонланг. Я не хочу, чтобы наша дружба стала чем-то заурядным. Она такая замечательная.
— Разумеется, Наттана.
Довольно долго мы сидели молча, глядя в огонь. Слова о том, что у нее горячее, беспокойное сердце, намеки на то, что и с ней произошло нечто подобное моим испытаниям, вместе с памятью о ее независимости и откровенности — волновали меня и вызывали настойчивое желание узнать о Наттане побольше…
— Возможно, вам осталось всего одиннадцать месяцев в Островитянии, — сказала девушка.
Что такое одиннадцать месяцев для человеческой жизни?
— Я знаю, — ответил я.
— В «Истории Соединенных Штатов» написано, что ваша страна далеко и путь до нее долгий… Раньше чем лет через десять вам не вернуться.
— А вы не хотели бы повидать Америку?
Наттана пожала плечами, потом отрицательно помотала головой.
— Не знаю… Вряд ли!
Это несколько задело меня.
— Уверен, вам было бы интересно, — сказал я.
— Да разве я могу даже думать об этом! Съездить в Город — и то событие!
— Мы сможем переписываться, — сказал я, сам чувствуя, сколь пустое это утешение.
— Осталось еще одиннадцать месяцев, Джонланг… и вы по-прежнему будете у Файнов?
— Да, — сказал я, — а потом выберусь навестить вас. Помните, вы когда-то сказали, что я должен по-настоящему погостить у вас, и я обещал.
— Не только из вежливости?
— Нет!
— Хочется в это верить… Значит, по-настоящему? Месяц?
— Да, Наттана.
— Могут возникнуть кое-какие сложности… но не надо о них думать.
— Сложности? Какие?
— Папины идеи, — коротко ответила девушка, и мне стало немного не по себе. В комнате было очень тихо, но откуда-то словно доносился слабый звон; мне казалось, что сам я и все вокруг движется плавно и бесшумно, словно во сне, очнувшись от которого, я оказался здесь с Наттаной. Я долго глядел на ее круглый затылок, пока мне снова не захотелось увидеть ее лицо. У девушки была крепкая, сильная спина, но тонкая и гибкая талия.
— Знаете, — сказал она спустя какое-то время, — я наговорила кучу дерзостей отцу — все мой дурацкий характер! — и теперь нам будет трудно жить вместе в Нижней усадьбе. Теперь, то есть если он проголосует за Мору. Так что, может быть, я на несколько лет переберусь в Верхнюю.
— Вам это неприятно?
— Мне будет не хватать долины — там так привольно и такое небо. Наверху все теснее, уже. И видно не так далеко, и верхом не очень-то покатаешься.
Она помолчала.
— Но зато вам будет проще приезжать туда. Вы ведь не против немного помочь по хозяйству, верно?
— Конечно!
— Я тоже буду работать — сотку много-много красивых вещей. Хис Эк и Хис Атт всегда вам рады. Атт просто души в вас не чает. И если бы вы еще нам помогли — ах, как было бы замечательно!
— Решено! — сказал я.
— Конечно, через ущелье Моры добраться верхом будет нелегко. На несколько недель перевал становится непроходимым. Если вы соберетесь этой зимой… — Она задумалась. — Нет, вам не следует ехать одному, — продолжала она после небольшой паузы, — проторенного пути там нет, и если вы попадете в бурю… Но у Дона есть свои тропы, и он все знает про лавины, про горы. Он совершает переходы по нескольку раз за зиму и может провести вас. Я знаю, он вам поможет. Вы достаточно сильны, Джон?
Она сказала просто «Джон».
— Сильнее, чем был, — ответил я.
— Было бы чудно, если бы вы приехали этой зимой, а то до весны так далеко. Дни идут, и ничего не происходит. Снег падает на дорогу, засыпает колеи, и вот уже их не видно — все бело и ровно.
— Я приеду, Сольвадия, — сказал я, и сердце мое забилось, когда я отважился произнести это имя. Наттана тихо вздохнула, и снова воцарилась тишина.