В этот момент резные створки с легким звоном открылись, представляя их взгляду два детских портрета. С половинки Анны смотрел мальчик -подросток, а с половинки Владимира – маленькая девочка.
Анна хотела что-то сказать, но такси остановилось возле дома, и они с Владимиром выбрались из машины.
- Я совсем запуталась, – Анна взяла Корфа за руку. – Как наши портреты попали в эти медальоны?
- Это не мы, – он нахмурился, о чем-то думая. – Мне кажется, я знаю кто это, но кое-что надо уточнить.
- Откуда тебе это известно? – в глазах девушки вспыхнул интерес.
- Давай завтра встретимся у меня, – Владимир ушел от прямого ответа. – Есть документы, которые я хотел бы тебе показать. После их прочтения ты многое поймешь.
Девушка пристально посмотрела на своего собеседника. И хотя она всегда относилась с подозрением к предложениям такого рода, но любопытство в конце концов взяло верх над осторожностью, и она согласно кивнула.
На другой день она не без волнения нажала кнопку звонка у двери квартиры Владимира. Дверь тут же распахнулась, и на душе у Анны стало как-то светло от мысли, что он, возможно, специально дожидался ее прихода.
- Проходи, – он посторонился, пропуская ее.
Разувшись, девушка прошла в небольшую гостиную, где сразу обратила внимание на портрет в богатой раме, висевший прямо над диваном. На нем был изображен Владимир, только почему-то в мундире девятнадцатого века.
- Это ты? – Анна улыбнулась. – А тебе идет мундир.
- Нет, – Владимир перебирал какие-то бумаги на полке. – Это мой прапрадед- барон Корф. О нем я и хотел тебе рассказать. Мне кажется – между нашими семьями есть давнишняя связь, и медальоны это подтверждают, а еще дневники моего предка.
С этими словами он протянул девушке тетрадь, явно пережившую долгие годы, но отлично сохранившуюся.
- Дневник и портрет – единственные ценности, оставшиеся от состояния Корфов, – голос Владимира звучал с грустью. – Из него я узнал о трагической любви барона.
- Почему трагической? – Анна с любопытством смотрела на тетрадь.
- Сама поймешь, – и молодые люди, сев на диван, принялись листать страницы, исписанные крупным почерком со старинными росчерками и завитушками.
Видимо, дворянин из далекого девятнадцатого века начал вести дневник в наиболее тяжелый период своей жизни, поскольку почти в каждой записи отчетливо читались боль и отчаяние человека, потерявшего самое дорогое.
Февраль 1840 года.
«Я не понимаю, что происходит! Кажется – мир перевернулся и рухнул всей тяжестью мне на голову. Явившийся в дом Петр Михайлович объявил Анну своей дочерью и забрал с собой, а она даже не пыталась противиться этому! Она, которая говорила мне, что готова отказаться от всего ради нашего счастья. Как возможно так лгать и притворяться?! Неужели Анна способна на такое?»
Еще одна запись в том же месяце.
«Дом опустел без нее. Я каждую минуту жду, что откроется дверь и войдет Анна. Только это все напрасные надежды. Она теперь в доме Долгоруких, и даже видеть ее мне приходится не часто, поскольку лишний раз не хочу наносить визиты соседям. Однако более так продолжаться не может. Решено – буду просить ее руки у Петра Михайловича».
Мартом были датированы уже другие события.
«Теперь лишен возможности даже видеть Анну. Князь увез дочерей в Петербург, наверняка только с одной целью – выдать замуж. Видит Бог, я не могу этого допустить, мне невыносима даже сама мысль о том, что Анна станет женой другого мужчины. Еду в Петербург и вновь попытаюсь вернуть себе свое счастье».
Несколько дней спустя.
«Нынче встретился с Анной на балу. Несмотря на то, что она практически не изменилась, я не узнаю ее. Мне кажется – передо мной не моя любимая. Куда подевались ее дерзость и смелость, не оставлявшие Анну даже в самые тяжкие для нее моменты? Она все больше напоминает безвольную марионетку, лишенную всяких чувств. На мой вопрос, согласится ли она стать баронессой Корф, ответила «если так будет угодно папеньке». Мне с каждым разом становится все ясней – передо мной другой человек».