Запись, сделанная в апреле, была полна отчаяния.
«Утром узнал о помолвке Анны и князя Барятинского. Долго отказывался в это верить, но светские сплетни оказались правдой. Сначала хотел бросить князю вызов, однако потом одумался. В чем вина Барятинского, если сама Анна отдала ему предпочтение, а мне оставила лишь разбитые надежды».
- Княгиня Барятинская моя прапрабабка, – Анна потрясенно смотрела на Владимира. – Мне говорили – она отреклась от большой любви, выйдя замуж за князя, только я считала все это вымыслом, а выходит – они с бароном любили друг друга?
- Именно так, – Владимир задумчиво листал дневник. – В моей семье тоже есть легенда о любви барона к своей крепостной.
- Крепостной?! – удивлению Анны не было предела. – Но моя прабабка была княжной Долгорукой.
- Знаю, - Корф утвердительно кивнул, – только в вашей семье, наверное, предпочли забыть, что княжна Анна Долгорукая была побочной дочерью, признанной отцом. А до этого жила в семье Корфов как приемная дочь, хотя и считалась крепостной.
- Мне об этом ничего не говорили. Выходит – наши предки выросли в одной семье. Меня теперь не удивляют их чувства к друг другу. Странно другое – почему они расстались? – Анна вопросительно смотрела на Владимира. – Бабушка говорила, будто княгиня предала свою любовь к барону и за это поплатилась бесчувствием. Не только она, но и мы – ее потомки.
- Сейчас вряд ли можно будет узнать причину. Слишком много времени прошло, к тому же единственный источник информации – дневник. Но вот здесь очень интересно – посмотри.
Анна взяла дневник из его рук и, открыв на указанной странице, прочла:
Июль 1840 года.
«Сегодня, направляясь на Кавказ, столкнулся у придорожного трактира с толпой цыган. Обычно они сторонятся меня, видимо чувствуют – я их недолюбливаю, но в этот раз все случилось иначе. Молоденькая цыганка отделилась от своих соплеменников, подошла ко мне и, глядя куда-то невидящим взглядом, проговорила: «Тьму и холод принесла тебе твоя любовь. Разбила сердце тебе и свое опустошила. Много еще времени пройдет, прежде чем лед растает. Кровь прольется, и кровь заменит кровь, тогда и конец проклятью придет». Не знаю почему, но я сразу поверил ей, хотя раньше никогда не придавал значения словам гадалок. Не желая больше слушать, я сунул ей золотую монету и грубо сказал: «Вон пошла со своими бреднями!» Цыганка печально улыбнулась: «Не злись, барин, я и сама не рада тому, что вижу, да ничего не поделать».
Она было отошла, но вдруг, вернувшись, коснулась рукой моей груди, именно там, где висел медальон-сердечко, оставленный Анной. Пробормотав непонятные слова, цыганка посмотрела мне в глаза и сказала: «Она будет отвечать за все, а твои дети останутся счастливыми», с тем и ушла.
Пишу в полной растерянности. Как бы мне ни хотелось считать слова этой бродяжки выдумкой, не оставляет мысль о том, что все сказанное ею правда. Знать бы, о каком проклятии идет речь! И при чем тут Анна? Слова о том, что ей придется отвечать за какие-то грехи, перевернули мне душу. Я готов понести любое наказание вместо нее, лишь бы моя любимая была счастлива и спокойна».
- А вот еще, – Анна перевернула несколько листов.
Август 1843 года.
«Думал – за время моей службы на Кавказе чувства к Анне если не исчезнут, то хотя бы притупятся. Однако встретив ее сегодня в парке, прогуливающуюся вместе с сыном, понял – ничего не прошло! Любовь по-прежнему со мной: не оставляет ни на минуту, не позволяя забыть эту женщину. Смотрел на нее издалека, не решаясь приблизиться. Понимал – могу сорваться и, сжав в объятиях, осыпать поцелуями чужую жену, разлюбить которую мне так и не суждено».
Последняя запись в дневнике была датирована зимой 1849 года.
«Сегодня окончательно прощаюсь со своими мечтами о счастье, завтра состоится мое венчание. Возраст и общество требуют от меня этого шага, мне уже тридцать четыре, пора подумать о продолжении рода. Моя невеста милое и кроткое создание, я надеюсь – ей будет неплохо со мною, но где взять силы вырвать из сердца любовь к другой?! Аня! Анечка!»
Закрыв дневник и отложив его в сторону, Владимир с Анной некоторое время сидели молча. Трагедия человеческой души, измученной неразделенной любовью, настолько потрясла их, что не находилось даже слов говорить об этом.