— Таково твое повеление! — произнес он с ненавистью и любовью, с верой и неверием.
Он поднял крозиус.
— Отпусти меня! — произнес он, однако хотя взор его и был обращен вниз, но говорил он не с собравшимися у его ног людьми. И времени подчиниться он им тоже не дал. Он взмахнул крозиусом. Одним движением руки он расколол четыре головы, превратив их в брызги крови и разлетающиеся кости. Тела отлетели прочь. Руки выпустили его плащ. Они тянули слабо, однако, сокрушив обременявших его смертных, он испытал чудовищное облегчение.
Он вновь взмахнул крозиусом. На шлем брызнула кровь. Сквозь красное он видел все в красном цвете. Треск костей и звук рвущихся мышц означал разрушение оков. Крики перешли в вопли. Недостаточно громко. Он едва слышал их за ревом собственного голоса, за ревом в голове, за ревом Вселенной. И потому бил снова и снова, все быстрее, шагая по нефам. Когда толпа хлынула к выходам, он вытащил плазменный пистолет, вызывая все больше страха, все больше смерти, все больше воплей, но крики так и оставались недостаточно громкими. Правой рукой он крушил верующих в бесформенное месиво. Левой посылал в каждую дверь пламя из сердца солнца.
При каждом ударе, при каждом нажатии на спуск что–то ломалось внутри. Какая–то его часть стенала от ужаса, но он топил ее в крови. Каждая смерть значила очередное падение в бездну, и этот спуск придавал ему жизни. Между ненавистью к себе и свободой не существовало различия. Он уничтожал все, чем прежде являлся, но его уже лишили всего, что он отстаивал.
Падение ускорялось. Он убивал все быстрее и быстрее, издавая бессловесный рев, крича ни о чем в ничто, опустошая свою душу. Огнем и железом он преображал мир вокруг себя в отражение собственной убитой веры. Он уничтожал порядок. Уничтожал смысл. Уничтожал истину.
Красная кровь. Красное пламя. Крики в красном.
Красный цвет конца.
Он шагал среди тел. Мертвецов было так много, что он карабкался по горам, которые породила учиненная им резня. Ему нужно было больше криков. Ему нужно было больше крови, он исполнял приказ Императора до последнего отвратительного предела. Он не мог убивать с достаточной быстротой. Он безостановочно стрелял из плазменного пистолета, загоняя тот за критическую черту.
Оружие перегрелось. Работа охлаждающих каналов не поспевала за темпом стрельбы. Чтобы избежать повреждений, пистолет произвел аварийный сброс. Из ствола вырвалось облако перегретого газа. Оно окутало Курту Седда. Пронеслось по всей часовне, словно разрастающийся пузырь самого гнева. Показатели авточувств с воем вспыхнули красным и затерялись в багряном море бешенства. Наружные слои брони вскипели. Плоть паствы испарилась. Жар прошел сквозь доспех, через решетку дыхательного аппарата. Легкие вобрали в себя его ярость и пересохли. Он пошатнулся, уронив руки.
Жгучее газовое облако рассеивалось, оставляя за собой опаленные стены и влажные кости, скрючившиеся в миг мучительной смерти. Красная мгла угасала. Он почувствовал запах крови и сгоревших тел. Авточувства продолжали выдавать мерцающие предупреждения о повреждениях. Он моргнул, прогоняя их. Курта Седд стоял в центре часовни, в окружении дела рук своих, и вслушивался в звук собственного дыхания, в собственный пульс и в тошнотворную тишину.
Что ты наделал?
От сотен верующих остались груды почерневшего мяса и изломанные тела.
Что ты наделал?
Рассудок возвращался, и у него закружилась голова от раздвоения личности. Кто совершил это злодеяние? Должно быть, он наблюдал его издалека, но не мог быть в этом повинен. Отрицание рухнуло почти сразу же, как обрело форму. Следом явился ужас из глубин души.
Он знает, что ты сделал.
Было одно воспоминание, которое давало ему главный повод для гордости и подстегивало исполнять предназначение капеллана. Именно это воспоминание формировало его самого и его поступки. Воспоминание о словах, которые сказал ему Лоргар в самом начале его пути космического десантника: «Император наблюдает за тобой».
Император являлся богом, а потому эти слова были истиной в буквальном смысле. Под этим всеведущим взором он вел свой крестовый поход. Посвятил всю свою жизнь тому, чтобы доказать, что достоин милости.
Он знает, что ты сделал.
Император отрицал свою божественную природу, однако делал это с божественной силой. Он осудил Несущих Слово. Заставил их преклонить колени. Сотню тысяч. Одной-единственной мыслью.
Он знает, что ты сделал.
Кара несомненно придет.
Курта Седд стоял и ждал. Тишина становилась гнетущей. Она давила на него, словно он находился на дне океана. В глубине груди была болезненная пустота, заполненная круговертью пыли.