Если бы удар пришелся по фронту, то никакого сомнения — русские просто смяли бы англичан и рассеяли их по окрестности. В нашем случае англичане сделали то, что должны были сделать: остановили противника.
Но почему англичане не предприняли никаких дальнейших решительных действий для ее окончательного разгрома? Хибберт объяснял отсутствие преследования русских Тяжелой бригадой тем, что она якобы потеряла строй.{695} Суитман объяснял обеспокоенность Скарлета тем, что, увлекшись преследованием, драгуны окажутся под губительным огнем российской артиллерии с Федюхиных высот.{696}
Думаю, не прав ни тот, ни другой. Скорее всего, русские если и были расстроены, но далеко не разбиты, боевой порядок не потеряли, оставаясь в строю эскадронов и дивизионов. Гудман из 5-го и упомянутый уже Форрест из 4-го полка констатировали, что они быстро привели себя в порядок.
Как бы там ни было, но обстановка для российских гусар складывалась неблагоприятно. Даже если предположить, что Тяжелая кавалерийская бригада отступила с потерями, она не была уничтожена и сохранила боеспособность.
На правом фланге, относительно двух российских гусарских полков, в боевых порядках, готовая к атаке, стояла Легкая бригада. На левом — пехота. В глубине, за Легкой бригадой, в сторону Сапун-горы, подошли французская пехота и кавалерия, в сторону Кадыкоя по направлению к Балаклаве выстроился 93-й полк, за ним, на некотором расстоянии, английская артиллерия. Рыжов оказался на территории, полностью занятой неприятелем, под огнем его артиллерии и пехоты, что, скорее всего, закончилось бы окружением, а далее — либо уничтожением, либо пленом бригады. Потому сохранившие управление командиры полков и дивизионов приняли разумное решение: отказаться от дальнейшего наступления и вернуться на исходные позиции.
Если вновь вернуться к спортивной терминологии, насколько она уместна к данному событию, конечно, то схватка как таковая закончилась ничем. Англичане сделали свое дело, остановив русских, русские сделали свою работу, вдоволь «потоптавшись» на кавалерийском лагере, и самое главное — отвлекли внимание англичан от обустройства главных сил на взятых у турок редутах. Для Лукана и Скарлета оставление российской кавалерией поля боя, конечно же, выглядело как отступление, о чем не преминули в скором времени написать английские очевидцы и исследователи.
Рыжов тоже посчитал свое дело правым и написал если не о разгроме, так о тяжелом поражении англичан: «…С помощью Божией конец для нас был славный. Гусары, рубившись на месте минут семь, хотя и понесли значительную потерю … заставили, однако, стойкого врага показать нам тыл. Английская кавалерия, повернув назад, скрылась за свою пехоту. Бросившихся за ними гусар я признал необходимым остановить, сочтя этот момент самым удобным для возвращения. Тут же под самым сильным огнем с неприятельской батареи от Кадыкиоя сколько возможно было я построил их и в порядке, в глазах нашего отряда, спустился с горы на место, которое следовало занять кавалерии, построил вновь в две линии, заняв всю поперечную часть долины, указал места артиллерии и велел снять орудия с передков».{697}
Что ж, даже если мы сделаем вид, что поверили генералу, то те, кто был в этот день у Балаклавы, не слишком страдали оптимизмом. Липранди, от греха подальше, ни словом не обмолвился о результатах атаки кавалерии и вообще о ее случае. Иначе ему пришлось бы думать, на что списать потерю почти двух сотен людей и лошадей, испортив общую неплохую в целом картину боевого дня. Не думаю, что он хотел ее скрыть, просто по сравнению с уже достигнутым успехом значение действий кавалерии было не таким большим. Ничего выдающегося не было совершено. Хотя Рыжов допустил целую связку ошибок, ни одна из них не носила и не могла носить характер роковой. Ну и, конечно, Липранди не хотел стать жертвой обвинений Рыжова в отказе о выделении сопровождающего офицера штаба.
Правда участники этого кавалерийского противостояния считали иначе, в их воспоминаниях часто скользила обида от непризнания самого факта боя: «В реляции этого дня, не знаю почему, ничего не было сказано об этой замечательной атаке; а она, по всей справедливости, должна занять почетное место не только в истории нашего полка, но и вообще в истории русской кавалерии».{698}
Их можно понять, выйдя из ожесточенной схватки, они желали стимулирования своей храбрости.
