Рассказ сопровождался двумя порциями коктейля «Мой», смешанными Полом для нас обоих ввиду моей явной непригодности к каким-либо положительным действиям, и закончился неожиданным, но разумным предложением:
— Может, ты все-таки мазут с себя смоешь? А я пока в холодильнике у тебя холестеринчика поищу.
Ну что ж, книга, по-видимому, потеряна навсегда. Третий повод напиться за сегодня, если считать встречу с Полом и если поводы вообще надо считать. И поскольку на кухне при проведении действий, более сложных, чем варение сырого яйца вкрутую, я абсолютно бесполезен, самое правильное — передать все в руки Пола. Своим умением из ничего приготовить ЯСТВО он поражал еще в нищие студенческие годы.
Вообще-то состояние моего холодильника позволяло приготовить только одно, зато традиционное — со времен альмаматери — блюдо: яичницу на сале. Сам я ее никогда не делал (руки не оттуда растут), но много раз поедал и рецепт знаю. Сало надо нарезать мелкими кубиками и растопить на сковороде до состояния шкварок, после чего бросить на сковородку такие же по размеру кубики хлеба, а когда он впитает в себя жир — зеленый горошек из банки и мелко порезанный укроп. Причем режется весь пучок, как его связали на рынке. Яйца взбалтываются с добавлением имбиря, чая и коньяка (можно рома или бурбона, но не водки или джина). Затем болтанка выливается на сковородку и перемешивается практически все время приготовления, чтобы раньше времени не возникла корочка внизу. Именно этим (перемешиванием перед тем, как все окончательно перевернуть кверху поджаренным пузом и подать на стол, посыпав кунжутом) и занимался Пол, когда я вышел из ванной.
Одновременно он вел сложные телефонные переговоры с собственной супругой. Через две фразы до меня дошло, что он объясняет ей свое отсутствие в течение недели поездкой на машине к больной бабушке в деревню под Курском, непролазной грязью размытых дождем проселков, двумя проколами шин, осенним перекапыванием восемнадцати соток из сорока, невозможностью отыскать трактор и буксировочный трос в деревне без стольника или бадьи самогона. Ну и дырками в сотовой связи на полдороге к Курску, забытой дома подзарядкой для мобильника, бабушкиным девяностолетием и чем-то еще, произносимым в самую трубку тихим низким голосом с хрипотцой.
— И она этому верит? — вякнул я.
Пол показал мне жестом «заткнись, все в порядке», и я ушел натягивать домашние джинсы. И тут до меня дошло. Зараза Пол каждому из нас предложил ту версию, в которую мы готовы верить. Был ли он в Чечне? Был ли он у бабки? Может, он с девчушкой из отдела информации на Кипре неделю загорал. А поэму мою в номере под кроватью или в Ту- 54-м, только не эмчеэсовском, а какой-нибудь «Ямал-авиа», под сиденьем забыл.
И что мне теперь делать, скажите на милость? Вышвырнуть его пинком ноги или плюнуть на все в 13528-й раз и выпить с ним рюмку водки? Вопрос настолько риторический, что не был задан даже мысленно. Я надел джинсы, футболку и пошел есть яичницу, способную произвести впечатление только в горячем виде.
Кстати, о рюмке. После третьей, кажется, Пол, дослушав мои приключения, вдруг стал оглядываться по сторонам и как бы что-то искать. Я ему в этом не помогал, так что он вынужден был начать сам.
— Слушай, я тут, помню, снимал что-то на новую камеру.
Зараза, думаю, ты у меня сейчас за поэму утащенную попляшешь.
— Камеру? А, это то маленькое безобразие, в которое превратили великолепный инструмент XVII века, — камер-обскуру, магический и одновременно естественнонаучный…
— Да-да-да, то самое. И ради Бога, не надо лекций. Это безобразие стоит кучу денег, а я даже не успел его толком рассмотреть.
— Ты уверен, что оставил ее здесь? Что ты ее покупал? Что был здесь с камерой? Что улетел в Чечню? Что ездил к больной бабушке? Что копал в Чечне грядки? Что вертолет МЧС проколол шасси? Что под Курском мобильник не берет? Что у тебя есть мобильник? Что у тебя есть совесть? Что у тебя есть друг?
Пули с визгом вонзались около его подошв, но он так этого и не заметил. Пол подтянул ноги к креслу, потянулся к центру и поставил «Whiskey & Wimmen».