Селивёрстову, начальствующему в том числе и над городской каталажкой, пришлось срочно распорядиться отмыть и отчистить узилище, дабы перевести туда неистовых железнодорожников, товарищ министра Лихолетов поспешил развести военных и штатских по разным «тюремным замкам» во избежание дальнейших склок и драк уже между «арестантами».
Кавторанг же Галковский помимо муштры гардемаринов, числился ещё и помощником командующего гарнизоном по взаимодействию с гражданской властью. И теперь двум соседям, двум приятелям предстояло придумать, как обустроить быт инженеров, волею случая угодивших за решётку. Нет, в том, что император простит буянов, слегка отругав (а может и не слегка, матерной терминологией Константин владел в совершенстве, к тому же с малых лет моряк, как загнёт «в зюйд-вест грот бом брамсель»…) сомнений не было. Но надо и исполнить категорический высочайший приказ- содержать «на хлебе и воде», то есть на каше и рыбе. А депутации друзей с огромными сумками-передачами как отвадить? Градоначальник ещё и потому с биноклем на смотровую площадку на крыше выходил — высматривал жён-подруг офицеров и путейцев, прям таки жаждущих вручить мэру судки с борщом и котлетами. А не дай Бог возьмёшь, что тогда? Нарушить приказ императора? Или самому съедать горы провианта? Давиться и съедать? Да, задачка.
— Послушай, Арсений Палыч, может твоих оглоедов из Морского Корпуса припрячь к важнецкому секретному делу?
— К какому?
— Пожирать все передачи, каковые для инженеров приносят в городскую тюрьму.
— С ума сошёл, Никодим Иванович? Чтоб будущий офицер флота объел узника? Да твой Егор от отца скорее отречётся, чем так поступит! Лучше отдавай снедь уголовным, только, конечно, без спиртного.
— Да нет уголовных в городе! Нет! Всех на дистанцию вывезли вылизывать магистраль: и злодеев и пьянчуг горьких. В тюрьме только господа инженеры обретаются.
Моряк понимающе кивнул, — Владивосток перед высочайшим визитом изрядно «подчистили» и все мало-мальски неблагонадёжные элементы из города вывезли. Однако приезд нескольких тысяч человек в составе делегаций сибирских и дальневосточных городов, на «стыковку» Великого Пути, а помимо сибиряков прибыли и волжане и из Москвы и Петербурга гости, и даже из Варшавы приехали представители короля польского, изрядно оживил «здешнее общество».
В городских ресторациях строились самые грандиозные планы по завоеванию новых рынков, купчины и сановники жаждали вести пароходы в Южную Америку, Африку, Антарктиду и отыскать там столько золота, чтоб кержаки из «Калифорнийской золотодобывающей компании» почувствовали себя жалкими нищебродами…
Большим успехом у гостей пользовалась аренда пассажирских пароходов на сутки-другие, с катаниями по заливу Петра Великого. На миноносках, в обязательном порядке конвоировавших каждое прогулочное судно (мало ли, вдруг пираты-карбонарии-масоны захватят пароход и под видом добропорядочных граждан таранят крейсер с императором) считать уставали бутылки, выбрасываемые гулеванами за борт. Первогильдеец Саврасов из Самары, упившись, решил освежиться и, раздевшись донага сиганул в воды залива. Хорошо, палубная команда на «Акулине» дело туго знала и выловила почтенного негоцианта в момент, кстати, протрезвевшего и поклявшегося в ознаменование чудесного спасения выстроить часовенку на одной из сопок Владивостока в честь святой Акулины. Поверенный Саврасова матом крыл патрона, изучая святцы в поисках хоть какой-нибудь святой, пусть и не Акулины, но чтоб имечко на слух примерно соответствовало…
— Плохи дела, сосед, — кавторанг недовольно покрутил головой, будто воротничок жал.
— А что такое? — Селивёрстов подумал поначалу, что сын накуролесил и грозит отпрыску исключение из Корпуса, — Егор чего утворил?
— Нет, старший твой образцовый моряк. Я об арестованных офицерах. Считай, половина Минной дивизии в каталажке блох давит, а меж тем у корейского берега три английских парохода чего-то выжидают.
— Подумаешь, пароходы, его величество сопроводит весь Тихоокеанский флот.
— Да не о том речь, сосед. Помнишь как в войну России и КША с САСШ наши подводники в Нью-Йорке отличились?
— Как не помнить, мичман Овсянников тогда на радостях фуражку Егорке подарил, сын с той поры и решил пойти по флотской части, а вся Владивостокская эскадра неделю не просыхала, а потом и офицеры и матросы рапорта писали на войну.