Как они в Берлине смеялись над промахом парижан! Найденный Ирен Кюри элемент прозвали «кюрьезием», а само парижское исследование «кюриозным». Ган дружески посоветовал Фредерику Жолио впредь удерживать жену от несерьезных публикаций, а сам с ассистентом Фрицем Штрассманом повторил свои прежние эксперименты, чтобы окончательно рассеять сомнения в существовании трансуранов. И вот эксперименты заканчиваются. Но они опровергают не легковесных парижан, а солидных немцев! Все, что делал Ган до сих пор, им же поставлено под вопрос, Пошатнулись незыблемые физические законы! В продуктах облученного на обнаружен не только лантан, но и барий — обнаружен твердо, точно это тоже элемент среднего веса, а не сверхтяжелый трансуран! Но продукты облучения по-прежнему бета-активны — излучают электроны, а не какие-то иные частицы, это показывает каждое измерение! Он, профессор Отто Ган, сам стоит у лабораторного стола, сам записывает показания счетчиков: бета-электроны, сомнений быть не может! Откуда же, черт возьми, берутся элементы среднего веса вместо трансуранов?
Ган вздохнул. Ах, как надо бы посоветоваться с Лизой, с милой подружкой Лизхен! Только она может внести ясность, спасти рушащиеся в пропасть законы радиоактивных превращений. Ровно тридцать лет трудились они бок о бок, сперва лаборанты, потом профессора Берлинского университета, сейчас признанные в научных кругах авторитеты радиохимии. Нет рядом Лизы. Этой весной Австрию присоединили к Германии, и австрийская еврейка Лиза Мейтнер, долгие годы проработавшая в Берлине и покрывшая себя славой, стала подданной рейха — нежеланной подданной, парией, существом низшего сорта. Осведомленные друзья осторожно намекнули Лизе, что вскоре ей предстоит сменить лабораторию на барак концентрационного лагеря, — и вторая в мире после Марии Кюри исследовательница радиоактивности бежала в Швецию. Теперь вместо задушевных бесед и пылких споров — иначе спорить Лиза не умеет — он должен тайно писать ей. А как передашь в письме смятение чувств, растерянность мыслей?
Ган, не выпуская изо рта сигары, снова взялся за перо. Письмо к Лизе из делового сообщения все больше превращалось в излияние души:
«Вечер. Понедельник, 19 декабря, лаборатория… Весь день я и неутомимый Штрассман при поддержке фройляйн Либер и Боне работали с продуктами урана… Что-то все же есть в этих «изотопах радия»… Они отделяются от всех элементов, кроме бария, и так во всех реакциях. Только с барием — если это не наваждение — фракционирование отказывает. Наши изотопы радия имеют свойства бария. Хотя и не исключено случайное стечение обстоятельств, мы все более приходим к ужасному заключению: наши изотопы ведут себя не как радий, а как барий… Пока сообщаем это только тебе. Может, найдешь какое-нибудь фантастическое объяснено нужна полная ясность… Займись-ка, не придумаешь ли что-нибудь… Скажем, не может ли быть изотопов бария с гораздо большим атомным весом, чем 137? Не верится, что мы так долго заблуждались или что какое-то загрязнение сыграло с нами злую шутку. Сейчас я опять должен идти к счетчикам. Через несколько дней напишу еще… Отвечай поскорее. Сердечный привет твоему Отто».
В кабинет быстро вошел Штрассман. На его открытом лице не было и следа тревоги, терзавшей профессора. Ган хмуро кивнул на письмо.
— Не знаю, как примет Лиза наше сообщение. Не сочтет ли, что мы замахнулись на результаты ее трехлетней работы? Боюсь, возьмет под сомнение наши эксперименты.
Фриц Штрассман, тридцатишестилетний химик, глубоко уважал свою бежавшую из Германии руководительницу. В трудные для начинающего ученого годы Мейтнер помогала ему и советами, и критикой, и — это было столь важно при его скудном жалованьи — возможностью дополнительного заработка. Но в точности своих измерений Штрассман был уверен и отстать не собирался. Разве господин профессор не рассказывал, как лет десять назад, когда он хотел вмешаться в спор Лизы с одним из физиков, она ласково, но твердо прервала его: «Ганчик, что ты понимаешь в физике? Иди к себе наверх!»?
— Если она усомнится в нашей точности, я скажу ей: «Что вы понимаете в химии, госпожа профессор?» — весело объявил Штрассман. — наверняка она засмеется. Можно мне сделать приписку к вашему посланию?
И он приписал в письме Гана: «И от меня сердечный привет и наилучшие пожелания. Ваш Фриц Штрассман».