Ган не ошибся в своих предположениях. Получив его письмо, Лиза Мейтнер, как и он, растерялась. «Ваши результаты с барием ошеломляют, — ответила она сразу же, 21 декабря. — Процесс, идущий на медленных нейтронах и приводящий к барию!.. Признать такой необычный распад мне пока очень трудно, но мы пережили в ядерной физике столько неожиданностей, что уже ни о чем нельзя сказать прямо: это невозможно. Впрочем, исключены ли более тяжелые трансураны?»
На немедленно отосланный Лизой вопрос последовал столь же быстрый ответ: видимо, исключены! Дело в том, что, кроме бария, в продуктах реакции обнаружен и лантан, о котором писали Ирен Кюри с Павле Савичем. Не загадочное «лантаноподобное вещество», а самый настоящий лантан, сосед бария в средней части таблицы Менделеева. Штрассман, увлеченный новыми результатами, даже неосторожно заявил, что все прежние трансурановые находки были, возможно, не более чем натяжкой.
Мейтнер обиделась. Старые друзья порочат их прежнюю совместную работу. Ее упрямая соперница Ирен Кюри берет реванш. Сколько раз они с Ганом доказывали, что в Париже эксперименты неточны, что немцы всегда тщательней работают за лабораторным столом. А теперь берлинцы сами развенчивают свое экспериментальное искусство! Лиза с горечью написала Гану: «Вопрос о реальности трансуранов имеет для меня сугубо личный характер. То, что вся работа трех последних лет ошибочна, должна установить не только одна сторона. Ведь и я ответственна за эту работу Если трансуранам суждено исчезнуть, вы окажетесь в лучшем, чем я, положении, так как сами пришли к этому, мне же останется лишь опровергнуть свою трехлетнюю работу… Впрочем, я еще отнюдь не убеждена, что трансураны были натяжкой, как думает Штрассман».
22 декабря 1938 года два берлинских радиохимика отправили сообщение о неожиданных результатах своих экспериментов в журнал «Натурвиссеншафтен». С научной честностью они закончили статью отнюдь не тривиальным резюме: «На основании этих кратко описанных опытов мы как химики должны бы изменить ранее приведенную схему, а именно: вместо радия, актиния, тория подставить символы «бериллий», «лантан», «церий». Но как «химики-ядерщики», в определенном смысле близкие физике, мы еще не можем решиться на этот шаг, противоречащий всем при ним представлениям ядерной физики. Возможно, наши результаты обусловлены какими-то случайными совпадениями. Мы намерены продолжить опыты с новыми продуктами превращений».
Так впервые прозвучал сигнал — пока еще нерасшифрованный, о том, что человечество вступает в новую эру, ныне повсеместно называем атомной.
Попытку разгадать загадку экспериментов, как и надеялся Ган, сделала изгнанница Лиза Мейтнер. Ревность к одержавшей победу Ирен Кюри и обида на старых друзей недолго ее томили. Мейтнер была истинным исследователем — таких нераскрытые тайны увлекают. К ней, в Кунгельв близ Гетеборга, на рождество приехал племянник Отто — Роберт Фриш — ему в письме Ган передавал привет, — тридцатичетырехлетний физик, тоже эмигрант из фашистской Германии, нашедший пристанище и работу Нильса Бора в Копенгагене. И Лиза предложила Отто вместе поломать голову над задачей: «Если Ган с его громадным опытом говорит что-нибудь, то в этом что-то есть!»
Неутомимо ставивший со Штрассманом все новые и новые опыты Ган сам подбросил Лизе идею, где искать решение. В очередном письме 28 декабря, он пишет: «Я хочу поскорее сообщить тебе кое-что о моих бариевых загадках: может быть, Отто-Роберт сейчас у тебя в Кунгельве и вы сможете обсудить это… Вот моя новая догадка: если бы уран-239 мог расщепиться на барий и мазурий, 138+101 дали бы 239! О точном равенстве массовых чисел не может быть и речи… С порядковыми номером дело, конечно, не проходит, поэтому несколько нейтронов должны превратиться в протоны… Возможно ли это энергетически? Я этого не знаю. Знаю только, что наш радий обладает свойствами бария, а наш актиний не имеет свойств элемента 89. Все остальное еще не проверено. Возможно, тебе удастся что-либо рассчитать и опубликовать. Если тут что-то есть, трансуранам придется… умереть. Боюсь, не причинит ли мне это мне горя…»
В этом поистине замечательном письме поражает и глубокое слияние ученого с наукой — удачи и странности эксперимента становятся его личной радостью, личным горем, и гениальные догадки, и мужественная готовность — напрасная, как потом выяснилось, — полностью отказаться от трансуранов, поиски которых принесли такую известность берлинскому Институту химии.
Лиза Мейтнер и Отто Фриш сформулировали свою задачу просто: новые эксперименты Гана и Штрассмана абсолютно точны; как их объяснить в согласии с законами физики? Ответ на этот вопрос был тоже ошеломляюще прост: ядро урана, захватившее нейтрон, раскалывается на две части, делится, как биологическая клетка, превысившая свои естественные размеры, на два осколка, два элемента среднего веса. Мейтнер и Фриш так и озаглавили свою заметку, срочно (для приоритета) посланную в начале января 1939 года в английский журнал «Нейчур», — «Деление урана нейтронами: новый тип ядерной реакции».