В. И. Вернадский предугадывал в радиоактивности основу будущей энергетики, предвидел ее грядущее экономическое, техническое, политическое значение. Уже в 1908 году он пророчески утверждал: «Группы лиц, в руках которых сосредоточились бы значительные количества радия, неизбежно должны получить власть и могущество, по величине едва ли сравнимые даже с теми формами общественного значения, которые выпадают на долю владельцев золота, земли и капитала… ибо в явлениях радиоактивности мы имеем дело с огромными эффектами ничтожных масс». Ученый требовал передать всю добычу и владение радием государству, ибо «было бы делом государственного легкомыслия не принимать во внимание научно допустимых возможностей, раз только эти возможности позволяют предполагать столь коренные, глубокие и относительно быстрые изменения общественного и государственного равновесия».
Если вместо слова «радий» подставить «уран» или «плутоний», эта цитата из старой статьи Вернадского и сейчас прозвучит свежо и злободневно.
В своем гениальном прозрении Вернадский шел все дальше. В 1921 году в предисловии к книге «Очерки и речи» он писал:
«Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не могут сравниться все ранее им пережитые. Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть.
Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не самоуничтожение?
Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна ему дать наука?
Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны чувствовать себя ответственными за последствия их открытий. Они должны связать свою работу с лучшей организацией всего человечества».
В те годы, задолго до открытия деления урана, пророчества Вернадского воспринимались скорее как фантазии или чудачества ученого, а не как научные прогнозы. Слишком уж они обгоняли свое время. Лишь мы, свидетели атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, очевидцы «холодной войны», понимаем теперь, сколь прав был великий русский мыслитель.
Только одно в высказываниях Вернадского уже тогда отвечало духу времени — убеждение, что скрытая энергия массы, возвещенная формулой Эйнштейна, рано или поздно должна быть освобождена и поставлена на службу человечеству. Но поначалу освобождение скрытой энергии ученые искали не в процессах, протекающих с тяжелыми элементами, а в синтезе легких элементов. Этот путь был уже ясен, эффект рассчитан. Исследователи знали: если каким-либо способом соединить четыре ядра водорода в одно ядро гелия, выделится энергия, в десятки миллионов раз превышающая ту, что дает горение угля. Реальность этих ожиданий подтверждена ныне термоядерными реакторами, в которых легкие элементы преобразуются в более тяжелые. Известен и природный термоядерный реактор — солнце: его энергия в основном порождена переходом водорода в гелий.
Разнообразные превращения легких элементов уже осуществлялись — Резерфордом в Англии, Ферми в Риме, Жолио в Париже, Курчатовым в Ленинграде… Сообщения о них непрерывно публиковались, начиная со знаменитого опыта Резерфорда, когда он получил из азота кислород и тем положил начало ядерной физике. Стоило только, казалось в те годы, отыскать удачную ядерную реакцию, и синтез элементов позволит превратить скрытую энергию в доступную для технического использования. До открытия Гана и Штрассмана такой путь к овладению ядерной энергией представлялся единственным.
Интересно, что Резерфорд в отличие от Вернадского скептически отнесся к надеждам на скорое освобождение энергии ядра. Для этого, считал он, понадобится по крайней мере столетие. В 1934 году, всего за четыре года до экспериментов Гана, он сердито заявил, что только сумасшедшие могут утверждать, будто приручение ядерной энергии не за горами.
Не могу удержаться, чтобы не процитировать одного из крупнейших исследователей ядерных процессов, трижды Героя Социалистического Труда академика Я. Б. Зельдовича. В письме к автору этого очерка он так оценил позицию Резерфорда: