Карлин был молод, ему ещё не исполнилось тридцать, но в людях, и особенно в людях, с которыми приходилось работать, уже кое-что понимал. Карлин сделал быструю карьеру, обогнав тех, кто начинал в двадцатых, кто годами работал за границей. Было ясно, что никогда он не станет для них своим, а значит, не стоило тратить на это время и силы. Его главным ресурсом оставался Сергиенко, даже такой, с сентябрьским пятном на биографии. Сергиенко по-прежнему нарком, в Москве на нём не поставили крест, и пока статус кво сохраняется, он без всяких оговорок останется наркомом и для Карлина. А там будет видно.
Утром Карлин вызвал начальника второго отдела старшего лейтенанта Тимошенко.
— Вы собирали материалы на Иванова из санотдела.
— Так точно, товарищ капитан, — подтвердил Тимошенко.
Второй отдел собирал материалы на всех сотрудников госбезопасности, оставшихся в немецком тылу. О многих не удалось узнать ничего, возможно, и даже наверняка, они погибли. Но некоторые всё же всплыли, их видели, слышали их разговоры, случайные или совсем не случайные. Со временем, не сразу, постепенно, всё сказанное и сделанное ими на людях оседало в папках второго отдела в виде свидетельств окруженцев, докладов агентуры и показаний бывших пленных. Неделю назад, собранные в одной докладной записке, эти материалы были доложены наркому, а теперь вернулись в отдел уже в форме распоряжения.
— Ночью на совещании нарком приказал заняться делом Иванова. Другими тоже, но начнём с этого… Подберите агента для отправки в Киев и подготовьте для него задание.
Этого Тимошенко Карлин едва терпел и не понимал, зачем начальник управления Леонов на такой важной и ответственной должности держит человека, всего два года назад арестованного по обвинению в измене родине, а позже, хоть и оправданного, но отправленного на пенсию «в связи с невозможностью дальнейшего использования в органах НКВД».
— Вчера Даниленко-Карин из Ворошиловграда прислал документы на двух новых агентов, но один из них болен, прибудет позже.
— Значит, готовьте того, который прибыл. Что тут не ясно? Он Киев знает?
— Да, он киевлянин.
— Вот и отлично.
— Но там такая ситуация, — замялся Тимошенко. — Он еврей.
— Ну и что? Я тоже еврей. Это не мешает мне работать в органах. — Карлин насмешливо и зло посмотрел на Тимошенко, но тут сообразил, что именно имеет в виду старший лейтенант. — Ладно, принесите его дело, сам посмотрю.
Всё дело состояло из личной карточки, заполненной Кариным, автобиографии агента, в которой он расписывал, где был и что делал в первые месяцы войны, и выписки из письма капитана Прокопюка, в котором тот, как старый приятель, обращался к Карину на «ты».
Слова, ради которых Карлин велел принести дело, он обнаружил, едва открыв папку: «…внешний вид вполне позволяет использовать его в тылу противника». Это заключение Карина снимало ответственность с Карлина. То, что какой-то Прокопюк из Прифронтового отделения перестраховывался и не хотел рисковать, значения не имело. Другими незадействованными агентами Первое управление в эти дни не располагало, а приказание наркома следовало выполнять немедленно.
Карлин едва знал Карина, но как и в случае с Тимошенко, считал, что после ареста тому не место в органах. Впрочем, на этот раз он был рад опереться на мнение опытного разведчика.
— Готовьте Гольдинова к переброске, — приказал он Тимошенко, возвращая дело. — Через десять дней задание и все сопутствующие материалы должны лежать на столе наркома. И оформите как следует документы: подберите агенту новый псевдоним, хватит ему под порядковым номером гулять. Отберите у него подписку, пусть ещё раз напишет автобиографию, а то у Карина всё сделано наспех. Война у нас или нет, а дела следует вести, как положено.
Пять лет назад старший лейтенант Тимошенко за такую подготовку агента и за такое задание выгнал бы себя из разведки. Он отправлял человека в немецкий тыл с бесполезным пропуском из Житомирского концлагеря, без средств и без явочной квартиры. Допустим, связывать с киевской резидентурой Гольдинова действительно не стоило — агент непроверенный, но хоть какую-то явку ему нужно было подобрать. В Первом управлении все теперь делалось через пень-колоду, зато бумажки оформлялись правильно.