Безлюдная улица на окраине Полтавы, соскользнув с холма, вывела их за город к разрушенным осенними бомбёжками зданиям овощных складов. Здесь давно ничего не хранилось, всё растащили в первые дни оккупации.
— Видишь грунтовую дорогу? — остановилась Клава. — Километров через пять она выходит на шоссе. Дальше вы и без меня не заблудитесь.
— Спасибо тебе, — обнял её Илья. — Спасибо тебе большое.
— Когда будешь идти назад… Ты же должен вернуться?
— Я постараюсь.
— Когда будешь возвращаться, если сможешь, зайди к нам, нужно поговорить.
Илья не стал спрашивать, почему Клава решила отложить этот нужный разговор. Он всё понимал.
— А сегодня оба будьте осторожны, ради бога, — Клава поправила шапку на голове реба Нахума. — Вам не холодно, ребе? Я на следующей неделе зайду к Наталке по делу. И вас заодно проведаю.
— Нет, мне не холодно, — реб Нахум шевельнулся в рюкзаке, но смог повернуть только голову. — Ты мужественная девочка, пусть тебе светит счастье, как звёзды на небе.
— …и избавить нас от рук всех недругов, и от подстерегающих нас в засаде, от диких зверей, и от рук разбойников, которые могут нам встретиться на пути, и от всех напастей, постигающих мир.
Старый реб выглядел крошечным и истощённым, но весил всё же не меньше двух с половиной пудов. Иногда Илье казалось, что у того три позвоночника, и старик упирается ему в спину всеми тремя одновременно, хотя на самом деле, и Илья это знал, реб Нахум просто сидел согнувшись, поджав затёкшие ноги, и старался не двигаться.
Простившись с Клавой, они какое-то время шли молча, но вскоре из-за спины послышалось бормотание. Реб Нахум молился.
— Пошли благословение на все дела рук наших, и дай нам обрести милость, благоволение и милосердие в глазах Твоих и в глазах всех, кто нас видит…милосердие в глазах Твоих и в глазах всех, кто нас видит…
Илья вдруг понял, что когда-то уже слышал эти слова, потом забыл на всю жизнь, и теперь, будто откликаясь на зов старика, они поднялись из бездонных, безымянных глубин, из темноты самого раннего детства, лишь слегка озарённого светом сознания. Память не могла восстановить ни время, ни место, где их произнесли впервые, да и сказаны они были наверняка не ему. Воспоминание лежало так глубоко, что на несколько коротких секунд Илья забыл об осторожности и об опасностях, о том, где и почему он находится, и что значит эта дорога с заснеженными полями по обе стороны от неё. Но тут же вспомнил, а вспомнив, разозлился — один раз он уже попался из-за беспечности, не оставлявшей его на пути в Киев. Один раз — это очень много. Чтобы погибнуть, достаточно ошибиться всего раз, но Илье повезло — свою первую ошибку он сумел исправить. Ему уже повезло, такое везение не повторяется.
— Что вы видите, ребе? — спросил Илья. Они проходили поворот, на котором осенью его задержали жандармы. Это воспоминание перебило остальные, и Илья уже не думал ни о молитве реба Нахума, ни о своем детстве.
— Ясно вижу течение времени.
Илья резко обернулся, и все три позвоночника старика гребёнкой прошли по его спине. Дорога была пуста и безлюдна, высоко над полями кружила большая хищная птица. Ответил бы просто, что позади никого нет, раздражённо подумал Илья.
— А теперь вижу, что ты не ходил в хедер, не учил лойшен койдеш. Ты вообще не еврей, мальчик. Ты советский гражданин еврейской национальности. Так это теперь называют?
— Немцам расскажете, кто здесь не еврей, когда они нас остановят, — буркнул Илья.
— Немцам это не интересно, они нам не судьи, а палачи. Палачу интересен только его топор. У них своё знание, а у нас своё, и только наше знание делает нас евреями. Чтобы ты понял, я расскажу про еврейское время.