Матвеев молчал, видно, тоже не хотел спорить с майором.
— Так куда ж ты едешь? — как будто даже с удовольствием спросил майор Феликсу. — Дважды сдавали, дважды брали, да от твоего села следа не осталось. А ты ещё ребёнка тащишь.
Феликса сидела, вцепившись руками в сиденье, молча смотрела в окно. Окраину села словно перепахали гигантским плугом, выворотили всё, дома и деревья, потом прошлись бороной и следом пустили танки.
— Артиллерия работала, — радостно сообщил майор. — Наша. А может, и немецкая.
— Сначала немецкая, потом наша, — капитан прикрыл глаза так, будто по памяти читал донесение.
— Тем более. Что ж тут останется? — майор посмотрел на Феликсу, словно ждал от неё немедленного согласия и поддержки. Но ближе к центру и дальше, за ним, всё чаще встречались им уцелевшие хаты. Не было в этом ни порядка, ни логики, смерть прошла здесь, будто шатаясь, снося наугад и людей, и жильё.
Соседской хаты, построенной когда-то Григорием Федосьевичем, Феликса не увидела вовсе, не осталось даже сгоревших стен, только бревна и остатки разбросанного кирпича.
— Ишь, прямое попадание, — удовлетворённо заметил майор, словно это его орудие, ударив так метко, напрочь разнесло жилье. — Калибр 152, не меньше.
Капитан ответил что-то своё, не соглашаясь, но Феликса их не слушала. Чуть дальше, в стороне, за первой зеленью, проступившей на ещё голых ветвях, она уже видела свой дом. Он жался к земле чёрной соломенной крышей, казался ещё меньше, хотя и меньше-то уже некуда, но был цел, даже стёкла в окнах сохранились и посверкивали так, словно недавно их вымыли. Стена, обращённая к улице, ещё желтела пятнами старой глины, а другая, выходившая во двор, светилась свежей побелкой.
— Война вокруг, мир пополам раскалывается, а этим лишь бы хаты свои покрасить, — и тут не промолчал майор.
— Всё, приехали, — сказала Феликса шофёру и потянула Тами за рукав. — Выходи.
Шофер помог достать из багажника два вещмешка, еще раз напомнил, что выедет в Киев он завтра утром, а в Кожанке будет к обеду, если в дороге ничего не случится. На том и уехал.
Возле хаты стояла женщина с квачом в руке и напряжённо их разглядывала. Ничего хорошего от людей, приезжающих в автомобилях, здесь никогда не знали и не ждали. И эту женщину, и дом, и двор, и сад за ним, Тами видела впервые.
— Мама, это кто? — спросила она, глядя, как женщина опустила квач в ведро с раствором и неуверенно пошла к ним.
— Это Лиза.
Крест на могиле матери за две зимы потемнел, но вкопан был глубоко и держался прочно.
— Батько хотел новый поставить. Поджидал, когда земля осядет, — сказала Лиза. — Даже дубовое бревно где-то достал, распилил и спрятал в мастерской. Но не успел.
Феликса убрала с могилы старые листья, подсыпала сухой земли. Стефания умерла осенью сорок второго, тогда Григорий Федосьевич и поставил временный крест. А год спустя, в декабре, после освобождения села, его мобилизовали восстанавливать затопленные шахты Донбасса. Из мужчин в селе остался один только голова, остальных отправили либо на запад — воевать, либо на восток — в шахты.
— Вернётся — поставит, — Феликса постаралась быть убедительной и успокоить Лизу. Даже не так Лизу, как себя.
— Военные, когда у нас стояли, то бревно нашли и на дрова порубили. Где он теперь такое достанет?
Последнюю зиму сестры прожили вдвоем в голодной нищете, конца которой и теперь было не разглядеть. Озорной характер Лизы притух, его живые искры, озарявшие взгляд, ушли глубоко, скрылись под слоем серого пепла и загорались теперь редко-редко.
— Как же вы живёте? — ужаснулась Феликса накануне.
— Нас котик кормит, — серьёзно ответила Лиза. — Мышек полюет, а их запасы с собой приносит.
Феликса привезла из города две буханки хлеба, сухари и перехватила в долг немного денег, ничего больше достать перед отъездом не сумела. Вынув хлеб из мешка, она положила его на стол и тут же вышла из хаты. Видеть, как сестры смотрели на эти буханки, Феликса не могла.
Она была уверена, что это Киев голодает, а в сёлах люди работают на земле и хоть какая-то еда у них запасена. Как теперь оставлять Тами с Лизой и Ниной, если они сами не в силах прокормиться? Но когда Феликса сказала Лизе, что решила отвезти дочь назад, в Киев, сестра расплакалась.
— Не забирай Оксанку, Феля? За что ты так? Ничего, что мы бедные, ей тут хорошо будет. Скоро уже потеплеет, огород посадим. Какие у нас с Ниной радости, а тут дытына расти будет. Не забирай…