— Погода меняется, командир, — Меланченко следил за ломаными линиями полёта стрижей над камышами. Птицы прилетали сюда кормиться с обрывистого правого берега. — Смотри, какой ветер. Будет буря. Как там, в приказе: дебоширить в тылах противника? Погода уже дебоширит.
Илья хотел сказать, что ему приснился Сапливенко, но запнулся и промолчал. Странный был сон и очень настоящий — он ещё чувствовал тяжесть перчаток на руках и запах пота в тренировочном зале.
К устью Трубежа отряд подошёл в сумерках. Дивизионная разведка собрала для них и спрятала в прибрежных кустах дюжину лодок. Западный ветер рвал тучи, шумел камышами и верболозом, разгонял от берега к берегу днепровскую волну, а горизонт уже озарялся разрядами молний, то багровыми, то ослепительно-ледяными. Гроза приближалась.
— Вторую тысячу лет на Трубеже воюем, — пробормотал Исаченко, садясь на весла. — Эх, Трубайло!
— В Зарубенцах точно нет немцев? — спросил Рудник у командира дивизионной разведки.
— Нету, — уверенно ответил тот. — Наш хлопец вернулся час назад. Они уже давно в Григоровке по хатам сидят, шнапс смокчут.
— Илья Григорьевич, — спросил Рудник, когда бойцы расселись по лодкам. — Все готовы?
— Готовы.
— Вперед!
Ливень накрыл их на середине Днепра. Из темноты, из невидимой уже чёрной тучи по реке хлестнули потоки воды. Бойцы промокли мгновенно, но они не думали ни о воде, ни об одежде. Важно было не потерять направление — лодки шли против ветра и против течения, вклинивались в тугую, сопротивляющуюся темноту. Днепр у Зарубенцев узкий, течение сильное, их могло снести к немецким позициям.
Отряд переправлялся дольше, чем рассчитывали Мельников с Рудником, но ни одну лодку не снесло, и никто не потерялся. На берег возле Зарубенцев вышли все. Немецких солдат в селе действительно не было.
По раскисшей сельской улице они прошли незамеченными, ни одна собака в Зарубенцах не вышла под ливень, чтобы отметить их путь тревожным лаем. Гроза бушевала, ветер гнул и ломал деревья, рвал солому с крыш. Потоки воды неслись им навстречу с высокого берега, вымывали глину из-под ног.
Гроза начала стихать только когда подошли к Григоровке. Жора Вдовенко указывал на хаты, в которых квартировали немцы, и бойцы по трое-четверо перебирались через тыны, прятались во дворах, ожидая общего сигнала к началу налёта. Меланченко со своими повернул к штабу батальона. Илья с отделением Шакунова залег у входа в сельский клуб, там немцы устроили казарму. Сигналом к нападению должен был стать выстрел по часовому, охранявшему штаб.
— Вовремя гроза уходит, а то бы мы и выстрела не услышали.
— Одна уходит, другая сейчас начнётся, — мрачно пообещал Илья. — Лёша, твое окно правое, мое левое.
Выстрел услышало все село. Уходящим эхом отозвались на него раскаты далёкого грома из-за Днепра. Тут же раздался второй, и со всех сторон, по всему селу послышались треск стрельбы и разрывы гранат. От двух ближайших хат доносились отчаянные крики немцев и яростная ругань бойцов.
Илья и Шакунов бросили в окна по несколько гранат, а потом, чуть выждав, в самую гущу, в крики и стоны раненых швырнули по две бутылки с бензиновой смесью. Затем ещё по одной под крышу. Клуб запылал.
Внутри, в темноте, в дыму, в скользящих огнях метались тени немецких солдат. Первого, вывалившегося в окно, застрелил Шакунов, но за ним теснились, выталкивая друг друга, всё новые, полураздетые, раздетые и босые. Немцы рвались из горящей казармы, пытались бежать и через главный выход, и через чёрный ход, но задняя дверь была заколочена, а на крыльце они становились беззащитными мишенями для невидимых налётчиков.
Илья расстрелял последний автоматный рожок, у его ребят закончились патроны, а из дверей и окон клуба ещё выбегали, выпрыгивали, выползали немцы. Некоторые успели схватить оружие, но использовать его не смог никто. В этом тихом селе на высоком берегу Днепра, откуда открывались пасторальные пейзажи с полями, лесами, неспешными, равнинными реками, в этом краю покорных и трудолюбивых крестьян, они лицом к лицу встретили внезапную смерть. Она не подкралась, не ударила в спину. Как подобает смерти солдата тысячелетнего рейха, она пришла в сиянии молний, в грохоте, раскалывавшем небо, сотрясавшем землю, и те, кто успевал увидеть её взгляд, встречали в нем только ярость и ненависть. Смерть не шутит, она безразлична и неумолима, предпочитает убивать тысячами, но в мгновении холодного внимания не отказывает никому. Иногда она саркастична; не каждый наблюдатель способен оценить её сарказм.