Этот августовский приказ зачитывал им Мельников, о нём изо дня в день, весь месяц, твердили политруки всех рангов, и Илья был уверен, уж он-то точно не сдастся, будет драться до конца, до последнего патрона в рожке трофейного автомата, а если закончатся патроны, будет убивать немцев голыми руками, он это умеет. И вот он идёт в колонне пленных, без оружия и без документов. Его книжку красноармейца Жора порвал ещё ночью. Свою и Вани Меланченко рвать не стал, а его порвал и выбросил обрывки где-то по дороге на Крестителево. Теперь он Илья Терещенко, раненый младший лейтенант, украинец, без документов.
Когда под Крестителево пленные ждали отправки общей колонны, к ним подошли немецкий офицер, фельдфебель и двое автоматчиков. Офицер безразлично осмотрел прибывших ночью и что-то сказал.
— Господин обер-лейтенант приказал комиссарам и жидам выйти из строя, — фальцетом выкрикнул переводчик.
Вышло четверо, и фельдфебель приказал им отойти в сторону.
— Господин обер-лейтенант приказывает всем, кто ещё не вышел, выйти самим, — крикнул переводчик, но строй стоял неподвижно. Офицер повысил голос. Теперь он говорил напористо, рассекая рукой воздух, словно отрубал одну фразу от другой, как рубит плоть опытный мясник.
— Господин обер-лейтенант напоминает, вы являетесь военнопленными и обязаны беспрекословно выполнять приказы, иначе все будете наказаны. Не может быть, чтобы на двести человек приходилось всего четверо жидов и комиссаров. Господин обер-лейтенант требует, чтобы вы сами выдали их, иначе будет считать, что вы их укрываете.
— Та их всех раньше поубивали, — выкрикнул из средины колонны кто-то нервным осипшим голосом.
Офицер вскинул голову и приказал фельдфебелю вывести крикнувшего из строя.
— Господин обер-лейтенант не задавал вопросов. Разговоры в колонне без приказа — нарушение дисциплины, за которым последует наказание. Повторяю приказ господина обер-лейтенанта, жидам и комиссарам выйти из строя.
Не вышел никто. Коротко выругавшись, офицер пошел вдоль строя, вглядываясь в лица пленных. Илья видел, как от правого фланга к левому не спеша перемещается его серо-зелёная фуражка. Она дважды останавливалась, и по приказу офицера из рядов дважды выталкивали пленных. Илья следил за фуражкой, за раскинувшим на тулье крылья имперским орлом. Он решил не отводить взгляд, но и не смотреть в глаза офицеру, просто следить за фуражкой.
Когда орёл на минуту замер напротив него, Илья отчётливо разглядел под ним, на околыше, красно-бело-чёрную розетку в обрамлении венка из дубовых листьев. Утром ткань фуражки намокла, и хотя дождь наконец закончился, она оставалась сырой.
Офицер внимательно прошёлся взглядом по лицам, дольше других разглядывал Ваню Меланченко, но не сказал ничего, двинулся дальше, и вскоре из строя вытолкнули третьего, не то еврея, не то комиссара — кто знает, кого разглядел в этом сутулом высоком пленном господин обер-лейтенант. Закончив обход, офицер с переводчиком ушли, не сказав ничего, а фельдфебель выстроил выведенных из строя, и автоматчики расстреляли этих восьмерых тут же, на глазах у пленных. Фуражка с орлом и дубовыми листьями какое-то время ещё стояла у Ильи перед глазами, а под ней — желтоватое вытянутое пятно, кажется, с полоской усов. Или без них. Он вдруг понял, что лица офицера не запомнил. Полчаса спустя их колонна влилась в общую и двинулась следом за тысячами красноармейцев, из которых никто не знал, куда их ведут, и что их ждёт в конце пути.
Шли молча, берегли силы. Позади колонны время от времени раздавались выстрелы — охрана добивала отставших раненых. Илья был уверен, что может идти и не отстанет, к тому же во фляжках у них ещё оставалась вода, но Ваня Меланченко уже к полудню едва передвигал ноги. Жора забросил здоровую руку Меланченко себе на плечо и почти нёс его, чувствуя, как с каждым шагом тот теряет силы.
За день они прошли несколько сёл. Всякий раз, когда колонна, молча двигавшаяся среди полей, втягивалась в сельскую улицу, и в рядах пленных, и вокруг них поднимался многоголосый вой. Стоявшие по обочинам женщины выкрикивали имена пропавших на войне родных, надеясь если не увидеть среди идущих мужа или брата, то, может быть, встретить их знакомых и узнать хоть что-нибудь. Хотя что тут можно было узнать? А пленные из всех сил кричали свои имена и названия сёл, надеясь, что услышат и передадут семьям, а те смогут отыскать их в лагере. Кто услышит? Как передадут? Илья молчал, ему нечего было кричать, молчал Меланченко, сосредоточенно делая шаг за шагом, молчал и Жора, его мать эвакуировалась в Медногорск, а других родных в Киеве у него не осталось.