Креон отстаивает значение роли руководителя: «Ведь нужно, чтоб кто-то стоял у кормила! Судно дало течь по всем швам. Оно до отказа нагружено преступлениями, глупостями, нуждой… Корабль потерял управление… Мачта трещит, ветер завывает, паруса разодраны в клочья… Скажи на милость, есть ли тут время думать о всяких тонкостях… Понимаешь ли ты это?» Антигона качает головой: «Я не хочу понимать. Это ваше дело. Я здесь не для того, чтобы понимать, а для другого. Я здесь для того, чтоб ответить вам «нет» — и умереть». Легко представить себе, какой отклик находили подобные реплики в эпоху Сопротивления; они находят этот отклик и сейчас еще, когда оккупация уже в прошлом, ибо спор между трудным долгом руководителя и бунтом свободного человека не будет разрешен никогда. В трагедии — все невинны. Креон хотел бы привязать Антигону к жизни. Тогда все стало бы просто: «Жизнь — это любимая книга, это ребенок, играющий у твоих ног, это рабочий инструмент, который крепко держишь в руке, скамейка перед домом, чтоб отдохнуть вечером. Ты будешь еще больше презирать меня… но жизнь, пожалуй, всего лишь счастье».
Счастье? Какой будет та счастливая женщина, которой станет маленькая Антигона, если она уступит? Кому должна она будет лгать, улыбаться, продаваться? Она предпочитает смерть, потому что жизнь слишком уродлива, стражники слишком вульгарны, ее сестра Исмена слишком осторожна. В сущности, она предпочитает смерть, потому что боится жизни, опасается разлагающей силы счастья. Она предпочитает смерть, как Камилла («С любовью не шутят») готова предпочесть монастырь, ибо молодость не желает идти на компромисс с жизнью. Какой смысл этого самозаклания? Повторяю, жажда чистоты, требование совершенства, ужас перед «грязной надеждой». Ж.-Б. Баррер заметил, что любимые герои Ануйя (по преимуществу — героини), не будучи христианами, тянутся к мученичеству. Поскольку, как говорила Дикарка, «всегда где-нибудь найдется бездомный пес» (или бесприютная душа), который помешает им быть счастливыми. Куда же это ведет их? Никуда. Но существует две породы людей — те, кто умеет приспособиться к жизни, и те, кто на это не способен.
«Антигона» — начало поворота. Это, конечно, все еще «черная» пьеса, поскольку Антигона совершает бескорыстный поступок и, преступая декреты Креона, бежит от жизни в смерть, но в то же время — это уже пьеса, где устанавливается своего рода равновесие. Поль Вандромм пишет: «Здесь Ануй почти прощается с Дикаркой, находя ей ответ, ее достойный. Он хочет не отбросить ее от себя, но приблизить к некоему другому Ануйю — менее фанатичному… более снисходительному. Он навсегда сохранит нежность к этим неприятным, нескладным созданьям, к этой рубящей с плеча и вызывающей раздражение молодежи, которая будет появляться в его пьесах; но он предоставит слово и истинам, не столь узколобым, не столь утопичным, истинам, свободным от презрения, скромным, исполненным мягкости и тишины». Антигона в своем последнем письме сожалеет о собственной нетерпимости: «О Гемон, а наш маленький мальчик. Только теперь я понимаю, как это было просто — жить…» Увы, это понимаешь, когда смерть уже недалеко.
Пришло время для «блестящих» пьес. «Приглашение в замок», как и «Свиданье в Санли», — феерия, разыгранная несколькими персонажами, феерия, которая плохо оборачивается, но сравнительно хорошо кончается. Снова чистота и любовь противопоставлены коррупции и деньгам, но без неистовства, присущего «черным» пьесам. «Коломба» — восхитительная комедия, правдивая, поскольку все здесь погружено в атмосферу театра, отлично знакомую Ануйю, переливающаяся всеми сценическими огнями. Мадам Александра, священное чудовище, своего рода Сара Бернар, эгоцентричная и великолепная; «Наш Дорогой Поэт», член Французской академии, прихвостень мадам Александры; костюмерша; секретарь — все говорят и действуют в соответствии со своей природой. Коломба, молодая цветочница, которую завлек театр, поначалу несколько ошарашена, но очень естественна. Она разрывается между двумя сыновьями мадам Александры: Жюльеном, воплощающим Террор и Добродетель, этаким Робеспьером театральных кулис, любящим всерьез, ранимым, и Арманом — хорошим парнем, веселым товарищем, влюбляющим в себя жену брата, пока тот отбывает воинскую повинность, что, конечно, не слишком красиво.
Но осторожно! Ануй отнюдь не берет сторону Жюльена. Он с симпатией рисует его обманутую великую любовь: «Бедная копеечная Коломба… Я любил тебя, как маленький мальчик любит свою мать… И кроме того, я любил тебя как женщину… За хорошее и за плохое, за ссоры и за молчание…» Раненая благородная душа — вот роль, которую он играет, этот Жюльен. Однако Коломбу не проведешь. Кем он считал ее, когда они познакомились? «Настоящий ангел, да?.. Ангел в цветочном магазине, куда каждый день являются престарелые волокиты заказывать себе бутоньерки. Тебе приходилось о таком слышать? А сам хозяин в подвале, где делают корзины, а рассыльный — думаешь, и они тоже ангелы? Храни, если хочешь, свою леденцовую Коломбу, но эта Святая Недотрога, поверь мне, также приснилась тебе наяву, как и все остальное».
И мадам Александра, которая видит все в истинном свете и судит о вещах трезво своим понаторевшим в жизни умом священного чудовища, тоже не одобряет поведение сына. Жюльен жалуется на свое одиночество. «Ты всегда будешь одинок, потому что думаешь только о себе». Настоящие эгоисты, считает мадам Александра, не те, кто, подобно Арману, ловят повседневные радости; «опасны другие — те, что вставляют палки в колеса жизни, те, кому непременно нужно пожертвовать своими потрохами… Они обеими руками рвут их из себя и полными горстями навязывают нам… А мы путаемся в них, задыхаемся. Совсем как птенцы пеликана. Никому все это не нужно. Мы уже сыты по горло».
Коломба уже сыта по горло Жюльеном. Она его не любит. В умело введенном возврате в прошлое Жюльен видит начало их любви. «Навсегда, навсегда», — говорила она тогда. «Навсегда, навсегда», — твердят все они. А потом, в один прекрасный день — и след простыл. Это так, и нечего делать из этого вселенское несчастье. «Жан Ануй не отрекся от себя; он не замарал преднамеренно девственно чистого платья своих первых героинь; он— просто и замечательно — научился жить» (Поль Вандромм). И Коломба, неверная девчушка, заключает: «Эх, бедный мой козлик, разумеется, этого ты никогда не поймешь, но если бы ты только знал, как легка без тебя жизнь! Как прекрасно стать наконец самой собой, такой, какой сотворил тебя бог!»
«Репетиция, или Наказанная любовь» снова, в соответствии с излюбленным приемом автора, — театр в театре. Гости, приглашенные в замок, решают разыграть «Двойное непостоянство» Мариво. Граф, который руководит игрой, объясняет пьесу, пьесу страшную — «прошу вас об этом не забывать». У Мариво Сильвия и Арлекин искренне любят друг друга. Князю нравится Сильвия. Благодаря интригам придворных Сильвия полюбит князя, а Арлекин — Фламинию. «Это в полном смысле слова изящная и грациозная история преступления». Такова же, в полном смысле слова, история «Репетиции, или Наказанной любви», где племянница управляющего делами графини — юная девушка, которой предстоит сыграть Сильвию, — волнует графа, как Сильвия князя, и, как Сильвия, падет жертвой преступления. Соблазненная молодая девушка — сюжет, в общем, банальный, но обновленный тем, что привлекается Мариво, и тем, что в пьесе множество блестящих рассуждений о театре, стиле, актерах.