Фотография третья
«17 августа 1985 года.
Идем в кино. Ольга остается с Надеждой, та ворчит: “О, я не хочу, чтобы Оля со мной оставалась, она не знает, как со мной обращаться”».
Ты всегда любил мое полное имя, папа, которое очень долго не нравилось мне. Не то что Оля, женственно и нежно. А когда мама звала сестру Аленой или Лёкой, мне нравилось даже больше. Неправильно носить имя, которое ты не любишь, хоть и была еще одна Надя, и был повод назвать меня именно так. Но если у другого это имя звучит, у тебя оно может раз и навсегда замолчать и задохнуться. Впрочем, нечасто можно встретить человека, которого все устраивает. Ведь и тебе, папа, всегда хотелось сына, а не дочь.
У меня в отличие от тебя детей нет, так что я не строю планов относительно их будущего и не расставляю приоритетов. Недавно у меня умерла кошка, которую я любила больше, чем некоторые люди любят своих сыновей и дочерей. Хотя что я об этом знаю? Не девственникам страсть судить. Я не стала успешным адвокатом (как ты хотел), предпринимателем или высокооплачиваемым переводчиком. Оля вот тоже не стала. И хотя вы с ней познакомились, когда ей было четыре года, а ее родной отец предпочел где-то затеряться, ты как мог старался заменить ей того, кого заменить невозможно – заштопанная прореха все равно будет просвечивать. Но я знаю, что если бы ты был жив, ты бы мной гордился. Нет, нами, ты бы нами гордился. Правда ведь?
Алена быстро возила по полу шваброй. Дойдя до двери с табличкой «Залы на реставрации. Просьба не проводить уборочных работ», она немного подумала, нерешительно потянула на себя ручку, заглянула и, подхватив ведро с темной пенной водой, вошла внутрь. Зал был заставлен коробками и пакетами, а в центре располагался арт-объект: несколько кучек из разноцветного щебня. Ядром композиции была горка гравия побольше, из-за которой торчали плечи, грудь и голова манекена, одетого в белую рубаху и черный, дорого выглядящий пиджак. То ли вечерний музейный свет лукавил, то ли манекен запылился, но цвет его лица казался странноватым, алкогольно-синюшным, а кожа на скулах слегка помятой. Помедлив, Алена поставила ведро на пол, воткнула в него швабру и, аккуратно пройдя меж кучек, приблизилась к ядру инсталляции. Манекен посмотрел на нее приоткрытыми тусклыми, запавшими глазами и оскалился застывшей челюстью с рядом неровных желтоватых зубов. Вот ведь ужас-то, он же мертвый!.. Среднее специальное медицинское образование Алена получила еще до перестройки, трупы она видела, поэтому кричать не стала. Мелькнула, конечно, мысль, что надо бы в полицию обратиться, но мало ли что еще может современное искусство. А оказаться post mortem придавленной разноцветными голышами не хотелось.
Алена работала кассиром в супермаркете, по вечерам мыла полы в музее. При ее типе занятости высшее педагогическое не давало никаких преимуществ, но позволяло оценивать ситуацию по пятибалльной шкале. Обнаружение мертвого тела на участке, который ей не поручалось мыть, тянуло на кол с тремя минусами. Как ни крути, просто так труп в музее появиться не может, сначала надо совершить убийство, а потом подкинуть тело в зал, и сделал это кто-то из своих. Да, мутная история… И зачем только заглянула? Лежал бы себе… Может, охранника вызвать?
Внезапно в зале стало темно. Интуиция подсказала, что лучше отойти от трупа на безопасное расстояние или вообще убраться из помещения вместе с инвентарем. Пробежав пятиметровку с препятствиями и подопнув пару лежащих камней, Алена подхватила ведро со шваброй и почти на ощупь выползла в соседний отделенный низкой перегородкой отсек, по пути чуть не опрокинув что-то большое и соломенное. Послышался стук закрываемой двери, шуршание целлофана и чьи-то торопливые шаги. Кажется, двое. Почти у ног Алены легла полоска света, скорее всего от налобного фонарика. Хруст гравия, глухой звук удара, опять хруст гравия, целлофан, шаги, снова быстро мелькнувшая полоска света, звук, как будто что-то волокут по полу, стук закрываемой двери, тишина. Детектив какой-то. А ведь это наверняка был убийца, больше некому.