Алена включила компьютер и, насколько позволяло время, пустилась во все тяжкие. Строка поиска выдавала информацию о Троцкевичах, Павла Евгеньевича не было ни одного. А вот страничку Антона в Фейсбуке она нашла быстро. Тридцать восемь лет, культуртрегер, специалист по современному искусству, дизайнер, художник. Красивый, худощавый, но не тощий, скорее, атлетически сложенный, на отца похож. Вот это да, приходите на похороны, месяц с небольшим назад, инфу с тегом кинула Анна Семенова. Профиль Анны был доступен только для френдов, Алена постучалась, но ответа не получила. А лицо знакомое… В других соцсетях безрезультатно, может, под ником зарегистрировалась, но даже самые немыслимые комбинации типа anechkasuper и anyutkachmok ничего не дали. Ладно, уже что-то. Алена пролистала друзей Антона. Наталья Семенова, сестры, что ли? Да нет, не похожи, однофамилицы, наверное. Стоп, а вот эту точно в музее видела, она после выставки оставалась, трехногую табуретку со сломанной четвертой ногой фотографировала и скелета с похоронным венком поправляла. Навыдумывали же, а люди еще за такое деньги платят…
Наташа еще в школе, в старших классах, поняла, что они с Тимофеем поженятся. Казалось, они всегда были вместе, с начала; на пару размазывали по тарелкам и щекам детсадовскую манную кашу, потом сидели за одной партой, потом оба поступили в вуз на исторический. Наташа оставила позади всех конкуренток, отстояв и без того (как ей всегда казалось) неоспоримое право быть рядом.
Она была желанным ребенком. Ее папа, профессор-гляциолог, боялся конкуренции и сына не хотел. Про папины экспедиции Наташа рано сделала нелестные выводы. Это были периоды долгой разлуки, и, чтобы их избежать, Наташа то крала отцовский рюкзак, то пыталась порезать его болотные сапоги, то выливала разведенную гуашь на его прожженную в трех местах куртку. Ее не ругали, но и не слышали, экспедиции продолжались и стали непременной частью их жизни. И вот тогда Наташа встретила щекастого и стабильного Тимофея, с которым было чудесно лепить пластилиновых медведей, играть в больницу и даже в дочки-матери. Тимофей выпивал все ее порции ненавистных киселей и молока с пенкой, отдавал конфеты и расстраивался, когда она болела. И если раньше ей было просто весело рядом с ним, то со временем она (попробовав, правда, за спиной у Тимы закрутить с Димкой Салиным, но ничего хорошего из этого не вышло, потому что Димка опозорил ее, рассказав мужской половине класса про ее детские в синий горох трусы, и Тиме даже пришлось с ним из-за этого драться) приняла не по годам мудрое решение, что никому и ничему она Тимофея не уступит.
На третьем курсе они поженились, на четвертом родился ребенок, оба взяли академ; Наташа сидела с сыном, а Тимофей пошел работать в крематорий, поскольку семье нужны были деньги. Через год их семейный подряд восстановился на заочное, но работу Тимофей, к легкому недоумению Наташи, так и не поменял, втянулся. Что-то внутри разжималось и отпускало, когда очередной гроб с оставившим все суетно-мирское пассажиром медленно вплывал в печь. Впрочем, не это важно. Главное, что Наташа была счастлива. Каждое утро она с какой-то самооправдывающей гордостью думала о том, что, если бы сейчас ее вернули на детсадовский стульчик и сказали: «Выбирай! Может, все-таки Димка?» (хотя были и другие желающие), она бы все сделала точно так же. Любимый муж, любимый сын, любимая работа музейной торопыгой; получала немного, но зато и не урабатывалась, а деньги пусть Тима домой приносит. Да и сама – любящая и любимая, все идеально друг другу подходило.
Даже вчерашний эпизод с трупом Павла Евгеньевича, который они с Аней сначала спрятали в инсталляции Антона – и тут было о чем подумать, – ничего не изменил. Почти ничего. Павла Евгеньевича жалко, но всем известно, что человек он был тяжелый, к тому же совсем одинокий, ему, наверное, уже и жить-то не хотелось… Вообще, история крайне неприятная и подозрительная: Аня что-то недоговаривает, придумала сказочку про превышение пределов допустимой самообороны, только пусть она ее кому-нибудь другому… В полицию на нее никто подавать не пойдет, тем более что прятали и до машины волокли вместе, предварительно замотав мешком камеру у входа, поэтому еще и в сообщницы могут записать… Тима вроде бы сказал, что тело удалось сжечь без документов, прах рассортировали по чужим урнам, ну поищут немного, потом будет он числиться пропавшим без вести, а через пять лет признают умершим. Но если вдруг спросят, то молчать она не станет. Безусловно, нужно было отказаться и ни во что не ввязываться, тащила бы сама, но тогда помогать пришел бы Тима, а это еще хуже, потому что, если будут спрашивать его, он, как всегда, все возьмет на себя. И никто ему даже спасибо не скажет.